Годы, проведенные в Аргентине, изменили его. Именно там он превратился в неуправляемого, кровожадного ублюдка. Он упивался властью, возможностями, деньгами, шлюхами и кокаином. Соскочить оказалось не просто, но он и не собирался соскакивать. Быть безжалостным монстром гораздо лучше, чем валяться в канаве с ножом в спине или чувствовать, как плоть живьем пожирают черви под слоем земли, где тебя закопали более успешные конкуренты.
Для Данте давно перестали существовать моральные принципы. Плевать, кто встал на пути: друзья, враги, знакомые – всех в жернова и в порошок, если мешают ему лично. Его боялись до суеверной дрожи и липкого пота. Он прекрасно знал об этом и получал удовольствие сродни сексуальному удовлетворению. После смерти отца он возглавил бизнес, и уже через месяц никто не смел посмотреть ему в глаза, чтобы при этом не почувствовать тошнотворные спазмы ужаса или позывы к трусливому мочеиспусканию.
Еще несколько минут он смотрел на женщину, потом достал из-за пояса стилет и провел кончиком лезвия по ее шее. Спускаясь все ниже, царапая стоящий торчком сосок, слыша ее жалобный стон, полный мольбы о продолжении. Потом резко разрезал веревку.
– Трахни себя сама, – прошептал ей на ухо и вышел из номера.
Когда хлопнула дверь, он услышал сдавленные рыдания. Он знал, что она сделает так, как он сказал, будет размазывать слезы по лицу и ласкать себя дрожащими пальцами, думая о нем. Она будет делать это не только сегодня, а еще долгое время после того, как он забудет, как ее зовут. Кстати, а как ее и правда зовут?
Ступая по коридору, по направлению к лифту он достал сотовый и набрал чей-то номер.
– Ну что? Узнал? Значит, плохо ищешь. Я хочу знать о ней все. Как ты сказал? Сбрось мне ее номер.
Нажал на кнопку вызова лифта и вошел в кабинку, когда он спустился в холл отеля, сотовый пикнул эсэмсэкой. Данте вышел на улицу и направил пульт сигнализации на свой Bugatti Veyron, удерживая смартфон между ухом и плечом.
– Ола, ола, крошка, не ожидала, да? Так когда начнем играть в грязные игры? – усмехнулся, усаживаясь за руль и включая музыку, прикуривая сигарету, – для начала я приглашу тебя в «Домино».
* * *
Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, закрыла глаза. Несколько секунд постояла и, сняв жакет, скинула туфли, поставила раскрытый зонтик в прихожей, прошла в кабинет, взяла в руки тетрадь и села в кресло. Несколько минут я листала страницы. Искала. Сама не знаю, что. Точнее, нечто, что уже беспокоило изнутри, но я все еще не могла определить, что именно. Пока не остановилась на пятнадцатой странице.
«Я хотела подарить ему все, что он попросит, а он не просил, просто брал. Требовательно, властно. Я хотела покоряться ему, я могла часами стоять на коленях и ждать, пока он разрешит мне поднять голову и посмотреть на него. Просто посмотреть. На него можно любоваться бесконечно. Да, я хотела подарить ему бесконечность во всем. Я могла бы бесконечно любить его, позволять делать с собой, что угодно, лишь бы знать, что ему хорошо.
Бесконечность… как бы я хотела стать для него бесконечностью, только знала, что этого никогда не будет и что я скоротечна в его жизни, как вспышка молнии. Если бы он попросил меня умереть, я бы умерла для него. Это страшно… так зависеть. Жутко терять себя саму, растворяясь в мужчине, для которого ты просто игра… когда-нибудь эта игра меня убьет. Я знаю. Может, в этом и будет моя бесконечность? Вчера я выполнила его просьбу, и этот знак принадлежности нарисован на моем теле».
Несколько минут я смотрела на эту запись, датированную июлем этого года, потом захлопнула дневник и открыла ноутбук.
«Ведь все имеет конец, а я хочу, чтобы длилось бесконечно». – «Что именно не должно заканчиваться для тебя, Вера?» – «То, что составляет смысл жизни».
Я бросилась к сотовому, полистала список контактов и набрала номер Юлии.
– Добрый вечер, простите, если поздно.
На том конце провода мне не особо были рады, и проклятое чувство вины снова сковырнуло мозг.
– Я не задержу вас надолго. В последние дни Анита делала себе татуировку, что-нибудь, какой-то знак, символ, рисунок на коже? Сделала? И что это за знак?
Я шумно выдохнула, услышав ответ Юлии Серовой.
– Спасибо… Нет, просто поинтересовалась. Мы можем снова встретиться? Я могу к вам приехать? Да, я понимаю. Может завтра, после обеда? Спасибо, я обязательно вам перезвоню перед приездом.
Я заварила себе крепкий кофе и снова уселась перед ноутбуком. Только ближе к полуночи внезапно вспомнила, что Ли мне так и не позвонила.
Глава 7
Миссис Бероев казалось, что все они живут в какой-то параллельной реальности. Где она по-прежнему встает в шесть утра, чтобы проводить мужа на работу, собирает младших детей в школу и едет на метро в гостиницу, чтобы принять смену, а Вера… она осталась ночевать у Розы и вот-вот позвонит домой, чтобы попросить миссис Бероев встретить дочь на остановке, ведь Вера так не любит ходить одна поздно вечером. Она с детства боится темноты.
Только Вера уже больше не позвонит, не будет смеяться по утрам над мультфильмами про Губку Боба вместе с братьями, не сядет вечером за уроки с Тимом и Томом, а самой Элизе Бероев остается только сидеть и раскачиваться на диване вот уже вторые сутки, с тех пор как полицейский Алекс Заславский на чистом русском… да, на ее родном языке, на том, который так часто звучит в стенах их дома, сообщил ей самое жуткое известие, сделал явью самый дикий кошмар любой матери… Сказал, что ее девочка мертва. Сообщил, что она порезала себе вены, потому что решила уйти из жизни. Ее Вера! Веселая, смешная, любящая Вера, которая кормила бродячих котов, покупая им корм на карманные деньги, и держала в аквариуме трех тропических черепашек, взяла итальянский стилет и перерезала себе вены. Их гордость, отличница, красавица умерла… и что самое страшное – по своей воле.
Элизе казалось, что все это происходит не на самом деле, скоро она проснется и поднимется в спальню старшей дочери, чтобы разбудить ее в школу. Она подойдет к постели, склонится, рассматривая совсем еще детское личико, поправит светлый локон, убрав за ушко, и шепнет: «Мармеладка, уже утро».
Сегодня утром Элиза так и сделала, встала с дивана, на котором задремала перед рассветом, наглотавшись снотворного, поднялась по лестнице в комнату дочери, толкнула дверь и долго смотрела на аккуратно застеленную постель, на целую коллекцию мишек Тедди, на книги, стоящие рядками на полках, на письменный стол, заваленный учебниками, и внутри поднялся дикий вопль, Элиза хотела громко заорать, чтобы все же проснуться, но, как и в любом кошмаре, ее рот только приоткрывался в немом крике, а звука не получалось.
Тони ее не трогал, они словно боялись сказать друг другу слово, как будто молчание делало все происходящее нереальным. Элиза слышала, как муж разбудил сыновей и, накормив завтраком, отвез к своей матери, а потом отправился прямиком на упаковочную фабрику, где работает уже больше восемнадцати лет. Он мог бы остаться с женой, но не остался, а ей было все равно. Даже если он сейчас исчезнет из ее жизни, их дочь все равно не вернуть.
