У Эйхгорна не было опыта в преподавании. Пару лет назад ему предлагали место в одном университете, но он отказался. Там же придется постоянно общаться со множеством людей, в особенности студентов, а студенты по большей части идиоты. Эйхгорн не любил общаться с идиотами.
Уж лучше дети – они тоже чудовищно глупы, но их по крайней мере оправдывает незначительный возраст. Всегда остается шанс, что с годами они немного поумнеют.
Призрачный шанс, но все-таки.
– Когда у вас было крайнее занятие? – спросил Эйхгорн.
Дети недоуменно переглянулись. Зиралла наморщила лоб и спросила:
– А крайнее занятие – это что?
– Последнее, – поправился Эйхгорн. – Когда у вас было последнее занятие?
– В день Плюшевого Медведя! – радостно выдал Гектак.
Теперь уже Эйхгорн недоуменно нахмурился – он не помнил в местном календаре ничего плюшевого. Но Зиралла тут же хлопнула брата по макушке и заявила:
– Дурак! Не Плюшевого, а Бархатного! А потом мэтр Штобен заболел и… уже не выздоровел.
– Он помер, да? – дернул сестру за подол дофин.
– Ушел к Подземному Владыке, – наставительно сказала инфанта. – Мама велит так говорить.
– Про Подземного Владыку как-нибудь в другой раз, – прервал ее Эйхгорн. – Какая у вас была тема последнего занятия?
Дети снова недоуменно переглянулись.
– Что вы проходили… изучали? – терпеливо повторил Эйхгорн. – Про что вам рассказывал мэтр Штобен в последний раз?
– Про сотворение мира! – радостно заявила Зиралла.
– М-дэ?.. – слегка скис Эйхгорн. Он предпочел бы таблицу умножения. – Ну и как же его сотворили?
– Сам сотворился! – воскликнула Зиралла.
– Сам сотворился! – одновременно с ней воскликнул Гектак.
– Из Хаоса вылез!
– С кучей чудищ!
– А потом боги пришли и порядок навели!
Эйхгорн насмешливо хмыкнул. В общем и целом по учебнику, да. Здешняя космологическая модель немного похожа на древнегреческую – вначале был Хаос, потом из него зародился мир, на нем расплодились всякие гигантские монстры вроде гекатонхейров, а потом откуда-то извне явились боги и все разложили по полочкам.
– Ну, про всякую мифологию вам расскажет кто-нибудь другой и в другой раз, – сказал Эйхгорн. – А мы сегодня будем писать диктант. Берите писчие принадлежности.
Эйхгорн подготовился к уроку основательно. Сначала он хотел принести стандартные перья и чернильницы, но внезапно обнаружил, что у королевских детей имеются карандаши. Причем не привычные графитовые, а с серебряной иголкой вместо грифеля. Писали они бледновато, но вполне разборчиво.
Впрочем, к предложению написать диктант принц с принцессой отнеслись без энтузиазма. Прежний учитель не напрягал их заданиями. На уроках он либо ненавязчиво что-то бубнил, либо вообще тихо дремал, предоставляя ученикам полную свободу.
Но он хотя бы научил Зираллу и Гектака читать и писать. Уже что-то. Неизвестно, правда, насколько хорошо они это умеют, но Эйхгорн именно это и собирался выяснить.
– Берем карандаши, пишем, – распорядился он. – Скребницей чистил он коня, а сам ворчал, сердясь не в меру…
Благодаря почти фотографической памяти Эйхгорн помнил наизусть все стихи, что когда-либо прочел. Правда, прочел он их не так уж много, причем большую часть – еще в школьном возрасте.
Того же пушкинского «Гусара» он знал только до середины – именно до середины читал его вслух в четвертом классе. Потом учительница остановила его и велела продолжать Тане Пузенковой – это Эйхгорн тоже помнил.
Помнил он и то, что перестав читать, тут же принялся играть в «Жизнь» на последней странице тетрадки, совершенно не интересуясь окончанием стихотворения.
Принц с принцессой неохотно скрипели карандашами. Эйхгорн заметил, что пишут они во всю ширь страницы, как прозой, но не стал их поправлять. Все равно в переводе стихи утратили рифму и размер. Чем бы ни было загадочное явление, благодаря которому Эйхгорн овладел местным языком, поэтическими способностями оно не обладало.
– То ль дело Киев! Что за край! – с выражением читал Эйхгорн. – Валятся сами в рот галушки! Вином – хоть пару поддавай…
– Мэтр, а Киев – это где? – спросила Зиралла.
– И что такое галушки? – присоединился Гектак.
– Киев – это город, очень далеко отсюда. А галушки – это… – Эйхгорн на миг запнулся, поскольку сам не знал, – …это клецки такие.
Принц с принцессой продолжили писать, а Эйхгорн встал с лавки и заглянул им через плечи. Ему стало любопытно, как они написали встречавшееся ранее слово «турецкий» – оно явно тоже осталось непереведенным, но про него дети не спросили.
Оказалось, что Зиралла написала «как на стрелецкой перестрелке», а Гектак – «как на дурацкой перестрелке». Причем юный дофин еще и нарисовал на полях двух лучников в дурацких колпаках.
Довольно талантливо нарисовал, надо заметить.
– Ладно, достаточно, – сказал Эйхгорн, продиктовав еще две строфы. – Показывайте, что вы там написали.
– Не покажу, – почему-то заупрямилась Зиралла.
– Я тоже, – тут же собезьянничал ее братец.
Эйхгорн уставился на них снулым взглядом. Вот именно поэтому он и не любил детей. Иногда возникает ощущение, что в своих действиях они руководствуются генератором случайных чисел.
– Если я вам наколдую по конфете, покажете? – помолчав, спросил он.
– Да! – хором ответили маленькие мерзавцы.
Именно для такой ситуации Эйхгорн припас несколько леденцов. Здесь их делали из вареного сахара – обычно в форме каких-нибудь животных. Сейчас Эйхгорн просто взмахнул руками и прикинулся, что вытаскивает конфеты из ушей принца и принцессы. Фокус получился убедительным, и дети восторженно заверещали.
Пока они грызли сладости, Эйхгорн подумал, что совершил педагогическую ошибку. Нельзя было вот так сразу их подкупать – теперь они постоянно будут ожидать награды за любой пустяк.
Но сделанного назад не воротишь.
Впрочем, репутацию Эйхгорна этот простенький трюк повысил. Теперь дети стали слушаться чуть-чуть охотнее.
Чуть-чуть.
Спустя пару занятий Эйхгорн уже знал своих учеников немного лучше. Так, принцесса Зиралла оказалась весьма способной в грамматике и обладала на редкость красивым почерком. Но в свои восемь лет она уже была настоящей перфекционисткой, искренне считая себя посредственностью. Именно поэтому ужасно стеснялась своих работ, не желая никому их показывать. Эйхгорн пытался убедить девочку, что все намного лучше, чем ей кажется, но та скептически фыркала, уверенная, что тот ей льстит, потому что она королевская дочка.
В отличие от сестры, принц Гектак писал неряшливо и делал кучу ошибок, зато недурно рисовал. Делал он это все время, ухитряясь вплетать простенькие картинки даже между строчек. Учебный процесс как таковой навевал на мальчика скуку – он постоянно вертелся, отвлекался и порывался чем-нибудь кинуть в учителя. На уроке арифметики с ним было особенно трудно – сухие цифры казались ему до смерти тоскливыми, и он просто не умел решать отвлеченные примеры. Только задачи на конкретные темы, причем желательно поинтереснее.
