Так или иначе, язык у имниев свой. Те немногие, что все еще бывают внизу, сносно болтают на парифатском, но вряд ли они составляют большинство. Так что не помешает овладеть хотя бы начатками их диалекта.
Жаль, нет способа послушать, как это произносится. Но и по транскрипции Эйхгорн смог составить общее представление. Судя по ней, среди земных языков имнийский больше всего похож на гавайский – очень певучий, протяжный, а в алфавите всего пятнадцать букв, причем восемь из них – гласные.
– Шесть лет назад я однажды говорил с имнием, – поведал Эйхгорну один из сфинксов. – Он разгадал мою загадку, но думал над ней непозволительно долго. Если все они таковы, мне жаль этих существ.
– Что это была за загадка? – полюбопытствовал Эйхгорн.
– Элементарнейшая. В мешочке лежит восемнадцать изумрудных запонок и восемнадцать рубиновых. В мешочек нельзя заглянуть, но можно просунуть руку. Сколько нужно вытащить запонок, чтобы точно получить сочетающуюся пару?
– Три, – пожал плечами Эйхгорн.
– Легко, правда? – фыркнул сфинкс. – Одна из самых простых у меня. А он думал минут десять.
Глава 42
Более трех суток Эйхгорн провел в Библиограде, не видя дневного света. А когда наконец вышел… то тоже его не увидел. Алатус за это время сдвинулся на сотни километров к востоку и закрыл небосвод полностью, не оставив ни единой щелочки.
Началось то, что в Озирии именовали Долгой Ночью.
Этот период здесь не любили. Жители экваториальных широт, озирцы привыкли купаться в солнечных лучах, но раз в три года им приходилось подолгу сидеть в темноте и мерзнуть. Алатус проползал над островом очень медленно, и за это время под ним успевало ощутимо похолодать.
Тьма наступила кромешная, рассеиваемая только факелами и свечами. Солнце, луна и звезды скрылись за Алатусом, как за громадной крышей. Динамо-фонарик Эйхгорна присоединился к общему хороводу огоньков – прохожие вышагивали тихо и печально, точно призраки. Этот погруженный во мрак Гнозиат нисколько не походил на тот веселый и залитый светом, что предстал перед Эйхгорном всего пять дней назад.
Еще в Библиограде Эйхгорн узнал, что на юге Озирии Долгая Ночь длится десять дней, на севере – двенадцать, а над самим Гнозиатом – одиннадцать. Однако продолжительнее всего Долгая Ночь точно на экваторе – целых семнадцать дней. Кроме того известно, что Алатус движется по одной и той же траектории и всегда появляется через каждые три года и четыре дня.
Длину окружности Парифата Эйхгорн уже вычислил – без малого сто шестьдесят тысяч километров. Нетрудно подсчитать, что если за три года Алатус огибает всю планету, то за сутки он пролетает около ста пятидесяти километров, а его средняя скорость – шесть километров в час. Следовательно, его диаметр – около двух с половиной тысяч километров. Действительно, настоящий летающий континент – пусть и очень маленький, примерно с Австралию.
Кроме того, в Библиограде Эйхгорн перебрал все возможные способы добраться до Алатуса, и в конце концов решил снова кое-что построить. Только вот здесь он этого сделать уже не успеет – всего через две недели Алатус окончательно покинет воздушное пространство Озирии. А на работу потребуется не меньше пары лун.
К тому же нужно обзавестись деньгами. На повседневные расходы Эйхгорну пока хватает, на задуманный проект – нет. У него уже появились мысли, как это исправить, но времени так или иначе уйдет немало.
Изучив карту Парифата, Эйхгорн выбрал для старта остров Кардегарт. Алатус будет пролетать над ним примерно через шесть лун, и там тоже есть портал. Как раз вдоволь времени, чтобы все приготовить.
Точнее, даже чересчур много. Но Эйхгорну не хотелось покидать Озирию так сразу. Ему положительно пришлась по душе эта страна, и он собирался задержаться в ней хотя бы на пару лун. Осмотреть достопримечательности, пообщаться с местными, еще побывать в Библиограде…
К тому же он уже придумал способ, как заработать денег. Именно в Озирии его навыки и способности возможно обратить в наличный капитал. Ибо здесь, как и по всему Парифату, очень любят разные пари и соревнования. Недаром же одна из главных богинь севигизма – Просперина, покровительница игр и удачи.
Причем Озирия в этом плане заметно отличается от всех прочих стран. В ней нет казино, где все зависит только от везения. Нет и арен, на которых сражаются кулаками либо оружием. Нет и стадионов для спортивных состязаний.
Вместо этого в Озирии проводятся научные турниры.
«Что, где, когда», «Брейн ринг», «Своя игра» – подобного рода викторин в Озирии предостаточно. Но на них Эйхгорну по очевидным причинам мало что светило. Конечно, логические задачки или вопросы на общемировые темы он щелкал бы, как орешки, но в местных истории, географии, биологии и тому подобном по-прежнему сильно плавал.
Поэтому Эйхгорн решил начать с царицы всех наук – математики. В Озирии ее почитали чрезвычайно. Однако развита она при этом была хуже, чем на Земле – озирцы все еще топтались в элементарной математике, не намного опережая античных ученых. Создавалось впечатление, что они особо и не стремятся развиваться, предпочитая бесконечно пережевывать то, что уже известно.
Одобрения это у Эйхгорна не вызывало ни малейшего. Однако ему самому это давало огромное преимущество – ведь за его спиной стояли Виет и Непер, Декарт и Ферма, Ньютон и Лейбниц, Эйлер и Лагранж, Гаусс и Кантор. Он владел такими методами, о которых здесь и не подозревали.
Эйхгорн начал с того, что попытал счастья на математическом турнире. Он каждую луну проводился в одном из крупнейших одеонов Гнозиата – Дворце Чисел. Любой желающий мог зарегистрироваться, внести вступительный взнос и в случае выигрыша получить солидный приз.
В назначенный день Эйхгорн явился на отборочные соревнования – и был поражен, увидев масштабы этого шоу. Алатус по-прежнему закрывал небо, вокруг царила кромешная мгла, но одеон пылал, как новогодняя елка. Сотни факелов и волшебных светильников ярко освещали сцену, а вот трибуны тонули во мраке – но все равно было заметно, как много на них зрителей. Тысячи людей теснились на каменных ступенях, с нетерпением ожидая… не представления, не гладиаторских боев, а соревнований по устному счету!
Хотя не только устному. На сцене стояли шесть грифельных досок, между ними – ширмы, чтобы не возникало соблазна подглядеть. Распорядитель зачитывал обычный арифметический пример, и все бросались его решать. Решивший тут же произносил ответ вслух, и если тот был верным, ему присуждалось очко.
На трибунах царила полная тишина. Никто не пытался подсказывать – за малейший звук здесь выводят из зала и вроде бы даже как-то наказывают. Отвлекать размышляющего в Озирии считается крайне невежливым.
Поначалу примеры шли легчайшие, и участники выкрикивали ответы мгновенно, чуть ли не хором. Каким образом распорядитель определял среди них первого, сложно сказать, но каким-то образом все же определял.
Постепенно примеры все усложнялись. От двухзначных чисел перешли к трехзначным, потом и к четырехзначным. Вслед за своими соперниками Эйхгорн был вынужден перейти к вычислениям на доске. Он все же не был человеком-счетчиком, и настолько большие числа перемножать в уме не мог.
