Я не мог понять, почему стоящие рядом со мной люди, все, кого я хотел обнять, не смеялись и не радовались. Почему они смотрели на меня молча и опасливо? Я постепенно возвратился к реальности, спустился на грешную землю. Мне стала понятна причина их холодности и настороженности. Люди считали нас жалкими обломками проигранной войны.
Мы разбились на отдельные группки. Молча пожали друг другу руки, обменялись пожеланиями удачи и скорейшего возвращения домой.
Мой танковый экипаж ждал меня в домике рыбака. Сославшись на то, что хочу точнее выяснить, где мы находимся, я выскользнул из дома, почувствовав, что на глаза наворачивались слезы. Мне нужно было несколько минут побыть одному.
Выяснил, что мы в Шлезвиг-Гольштейне, в большом лагере для интернированных. С мечтой о гражданской одежде и велосипеде придется расстаться. Мы снова угодили в мышеловку. Что принесут нам ближайшие дни?
Я закончил последнюю запись в дневнике, сидя на пне дерева. Мне хотелось бы отдать его на хранение кому-нибудь из жителей деревни, потому что в плену дневник у меня обязательно отберут. Нам сказали, что мы должны сдаться англичанам.
Теперь, когда все кончено, передо мной возник вопрос: зачем мы воевали? За что страдали? Зачем погибло так много молодых немецких солдат? Я пытался найти ответы на эти вопросы, но никак не находил. Неужели все было напрасно?
Мой прошлый мир рухнул как карточный домик. Неужели мир, в который нас учили верить, оказался обманом? И если это так, то заслужили ли мы такой конец? Ответов на эти вопросы я тоже не знал.
Когда, в какой период истории страны какое поколение воевало так честно, так храбро и так преданно, как мы? Когда людям приходилось нести такие тяготы, какие пришлось вытерпеть нам? В эту войну миллионы немцев погибли за свою родину
[170].
Неужели это был конец? (Написано в рыбацкой деревушке на побережье Балтийского моря в 19:30 13 мая 1945 года.)
Сияли звезды и над Грязовцом: Рождественская история из лагеря военнопленных
Герман Хосс
В далеком северном краю европейской части России, среди высоких хвойных лесов находится город Вологда. В давние дни Вологду называли «городом ста церквей в краю белых лесов». Сегодня большая часть этих храмов разрушена или используется в качестве складских помещений. Лишь золоченые кресты сияют над старыми куполами, отбрасывая свет в чащу северных лесов.
Неподалеку от этого некогда благословенного города находится деревня Грязовец. В Средние века благочестивые русские монахи основали здесь монастырь (в 1497 г.). Поскольку выяснилось, что воды открытого здесь (в 1765 г. – Ред.) минерального источника обладают целительными свойствами, люди Божьи устроили в этом месте лечебницу.
Сегодня здесь можно увидеть лишь достойные сожаления развалины некогда гордого Корнилиево-Комельского монастыря и лечебницы с целебными источниками. После революции 1917 года его собор взорвали. Обломки его стен местные крестьяне растащили по кирпичику для того, чтобы сложить из них русские печи в избах. Все, что осталось, в годы войны было превращено в лагерь для военнопленных
[171].
В нем влачили жалкое существование пленные немецкие солдаты, попавшие сюда начиная с дней Сталинграда. Многие из тех, кто умер в плену, были без всяких фанфар или торжественных церемоний похоронены на лагерном кладбище. Но в 1945 году война закончилась. Майским утром охрана собрала нас возле колючей проволоки. «Война капут! Скоро домой!»
В лагерь стало прибывать все больше и больше пленных. Никаких признаков скорого возвращения домой не было видно. Однако в те дни много говорили о работе, выполнении производственных планов и репарациях. Пролетело короткое лето, сменившееся вскоре зимой. В этой стране зима означает холод, голод и нужду для тех, кто не имеет привилегированного положения и не удостоен специального снабжения продуктами.
Этот типичный для России скудный образ жизни особенно присущ самым обездоленным существам в этой стране – военнопленным-заключенным. Вместо похлебки из овса, которую нам каждый день давали летом, теперь мы стали получать жиденькую бурду из капусты и моркови. Иногда в ней попадались мерзлые картофелины, изрядно подгнившие и чуть сладковатые.
Порции были микроскопические
[172]. Лютый холод и ледяной северный ветер пронизывал нас до костей, проникая под тонкие шинели и в дыры стареньких валенок. Сбившись в кучу и прижавшись плотнее друг к другу, чтобы хотя бы как-то согреться, мы проводили почти все время в темных и сырых бараках, которые покидали лишь для того, чтобы справить нужду. Однако зима имела и свои положительные стороны.
Короткие зимние дни и сутками не стихавшие снежные бури делали невозможной работу вне бараков, и мы получали время как следует отоспаться и заняться личными делами. Но когда наступало короткое северное лето с белыми ночами, когда световой день продолжается целые сутки, нас постоянно выгоняли на работы.
Темные бараки освещались лишь несколькими, сделанными вручную примитивными лампами-коптилками. Вскоре заключенные стали ждать приближения Рождества. Начались всеобщие приготовления к этому светлому празднику. Мы принесли из леса несколько маленьких елочек. Они были разного качества – одни хорошие, пушистые, другие – жалкие и тощие. Хотя это было строго запрещено, повара припасли кое-какую еду, чтобы приготовить более-менее приличный праздничный ужин.
