Наши танки смогли нанести врагу сильный удар с фланга. В этот момент на поле боя показались наши пехотинцы, сопровождаемые тремя танками из роты Кёнигсфельда, которые мощно обрушились на противника. Враг потерял 170 человек убитыми, остальные скрылись в лесах.
Между тем дать отпор наступлению советских частей на нашу бригаду смогли лишь пара зенитных и противотанковых орудий. Врага это ничуть не остановило.
В тот вечер звонил телефон… Я оставался на ногах и бодрствовал, потому что спать мне не давали донимавшие меня вши. Это случилось со мной впервые, и я не сразу понял, что заставляет меня так сильно чесаться. Причину мне разъяснил командир бригады, ветеран Первой мировой войны, имевший опыт пребывания в окопах. В полночь пронзительно зазвонил телефон.
Я немедленно ответил на звонок. Командир дивизии хотел поговорить с полковником Эбербахом. Мне не пришлось будить его, поскольку в такой обстановке тот никогда не спит. Он лишь прилег, чтобы немного отдохнуть, и наполовину бодрствовал. По его ответам невидимому собеседнику я понял суть всего разговора. Поступил четкий и окончательный приказ отступать, чтобы спасти солдат дивизии даже за счет потерь техники.
Развернулось зимнее наступление советских войск. Наше отступление было в самом разгаре, и 4-я танковая дивизия оказалась в кольце вражеских войск, фактически угодив в ловушку. Все возражения нашего командира – огромные потери при отступлении танков и орудий – были бесполезны. Намного важнее были спасенные солдатские жизни, потому что от этого зависело дальнейшее существование нашей дивизии.
Все, что невозможно было захватить с собой при отступлении, надлежало незамедлительно и без всякой жалости уничтожать. Приказ из штаба дивизии был коротким и недвусмысленным. Полковник Эбербах вынужден был дословно повторить его, чтобы ни у кого не возникло никаких неправильных толкований. «Это приказ», – сказал он мне гораздо медленнее, чем говорил раньше, необычным для него тоном. Выражение его лица также показалось мне непривычным, каким-то чужим.
6 декабря. Утром, когда рассвело, все наши части двинулись в сторону Грызлово. Ни у кого не было даже минуты на раздумье, потому что отступление было делом нашего выживания. Все, что могло двигаться, было нами подготовлено.
Мы методично уничтожили все остальное, что посчитали не представляющим ценности. Грузовик отделения радиосвязи уже горел. Радиооборудование и люди были погружены на штабной автомобиль. Сзади к нему прицепили мой маленький «Штёвер», потому что сам он не проехал бы и пары метров по пересеченной местности и глубокому снегу. Дороги, пересекавшие овраги, стали непроходимыми из-за покрывавшего их льда. На склоне позади деревни уже застряли несколько машин. Они никак не могли спуститься вниз.
Расчет зенитного орудия пытался закатить его на склон при помощи лебедки, однако трос порвался, лопнув, как гнилой бумажный шпагат. На одном из 105-мм орудий легко, как стеклянный, отломался передок. Орудие пришлось взорвать. Мы извлекли из этого важный урок: следует всегда избегать любых перемещений, узких проходов и низин. Авангард также возвращался по этой же дороге. Ему также пришлось бросить кое-какую технику. В конце концов мы получили приказ двигаться обратно.
Мы обошли овраг вокруг и, пройдя через лес, вскоре оказались в Нефедово. Несмотря на холод, мне было жарко, потому что пришлось бежать рядом с моим автомобилем и подсказывать водителю буксирующей машины, куда ехать. От моей точности зависела жизнь десяти человек, сидевших в самом танке и на броне.
В Нефедово горели три больших грузовика «хеншель», приписанные к саперам. У них не было цепей на колесах, и в результате они не смогли подняться вверх по склону.
Мы быстро переехали железную дорогу в районе Ревякино. Оказавшись на другой ее стороне, я был вынужден ненадолго остановиться. Оказалось, что мой «Штёвер» натолкнулся на заднюю часть танка, изрядно повредив при этом радиатор. Я позвал Фишера, но он ничем не смог помочь мне – замерзли тормоза. Дальнейшее буксирование моего автомобиля показалось мне бессмысленным. Мы столкнули его на обочину и подожгли.
Затем мы продолжили движение и вскоре проехали мимо речушки под названием Тулица. Подъем на другой ее берег оказался трудным, поскольку склон был крутым. Я уже не помню, сколько времени мы оставались на льду, чудом преодолевая каждый сантиметр пути. Грунтозацепы, призванные противостоять снегу и льду, которые были переброшены самолетами к нам в Дедилово, давно отломались.
В одном месте наши машины никак не могли продвинуться дальше. Казалось, что нам в конечном счете придется распрощаться с нашим танком. Тогда мы все сбросили с себя шинели под гусеницы, и нам все-таки удалось преодолеть этот проклятый участок пути до Федяшево. Когда мы оказались на вершине холма, было уже темно. Как выяснилось, мы очень долго провозились там, на холме.
Темное небо освещалось сполохами артиллерийских выстрелов. Все, чем в данный момент располагали, было собрано полковником Эбербахом. 12-й пехотный полк отчаянно сдерживал натиск вражеских войск, наступавших на нас с севера. Он прикрывал наши фланги, но был не в состоянии оторваться от боевых частей противника. Эбербах сформировал последнюю штурмовую группу для рывка на север, и наша артиллерия обрушила последний залп на наступающие вражеские войска.
Это тут же позволило переломить ход боя в нашу пользу. Русские отступили под натиском наших танков, и пехотинцам 12-го полка наконец удалось благополучно отступить. Затем на поле неожиданно наступила тишина. Над миром окончательно повисла темнота. Все устремились на восток. Советские войска из Крюково обстреливали нас осветительными снарядами и обрушивали залпы противотанковых орудий, но не причинили нам никакого вреда. Ведя огонь таким образом, они так и не поразили ни одной цели. Призрачная армейская колонна все-таки пробилась на восток. Наши машины двигались с максимально возможной скоростью. Заснеженная местность освещалась мертвенным светом серебристой луны, от которого как будто становилось еще холоднее. Я невольно подумал о зимнем русском ландшафте, который я, должно быть, мысленно видел где-нибудь в теплой Южной Франции.
Какое-то время я тщетно пытался отыскать на ночном небе Полярную звезду. Нам надо было двигаться в ее направлении, она должна была вывести нас на восток
[63] или юго-восток. Мы двигались на большой скорости, и интервал между машинами становился все больше и больше. Когда дорога свернула направо, я принял решение отправиться именно туда. Дорога привела нас в узкий проход, по которому мы несколько часов двигались на юго-восток. У меня не было карты, но я интуитивно чувствовал, что нужно выбираться из прохода и ехать на восток. Но когда мы попытались спуститься по крутому склону вниз, все наши усилия оказались тщетными. Солдаты начали выражать сомнение в правильности пути, а военный корреспондент, которого я взял в свою машину, громко заявлял о своем неудовольствии.
Наконец, когда начало светать, неожиданно сам собой нашелся подходящий выход. Мы снова подложили шинели под гусеницы танков и в конце концов выбрались на ровную почву. Впереди замаячила деревня. Мы въехали в Волынцево, где располагались штаб дивизии и батальон связи. Я передал обер-лейтенанту Фурману, командиру роты связи, его солдат и снаряжение – и то и другое в полном составе.
