— А чего там рассказывать? — смутилась девчонка, но не ушла, снова присела рядом. — Я из инкубатора сбежала.
— Как это из инкубатора? — изумился Сергей. — Из воспитательного дома, хочешь сказать?
— Именно что из инкубатора! — заявила Соня. — Впрочем, из воспитательного дома тоже, но это уже позднее было. В общем, история та покрыта дорожной пылью и ночным мраком. Как записано в моём личном файле — я-то этого и не помню вовсе — однажды у ворот города появилась маленькая девочка с корзинкой грибов в руках. Откуда она пришла и где жила до этого — так установлено и не было. Зато после того, как сделали анализ ДНК, оказалось, что эта девочка пропала три с половиной года назад в одном из городских инкубаторов. Думаю, меня похитили какие-то иззвены, а почему вернули — кто знает? А, может, и не вернули вовсе. Может, сама убежала. Позже я узнала, что в то время и в тех краях сожгли несколько иззвенских ферм, может, на одной из них и жили мои похитители? А когда я подросла, то снова сбежала из воспитательного дома. Мыкалась в городе, пока Джона Матвеевича не встретила. Вот, собственно, и вся моя история. Ну что, интересно было?
— Интересно, — кивнул Сергей. — Очень необычная история.
— Да ладно! — отмахнулась Соня. — Ладно, бежать мне пора!
Она наклонилась к Ерёмину и быстро поцеловала его в щёку. А потом вспорхнула с кровати и убежала из комнаты.
22
Вечером, когда стемнело, фермеры развели костёр и расселись вокруг него. Пафнутий отказался к ним присоединиться, но обещал всю ночь провести на башне. Так что собрались все ребята. Костёр был высокий, весёлый, яркий. Пламя металось в кругу, шипя и выплёвывая искры, казалось диким зверем, пойманным в клетку. Прямо в золу, под огонь, ребята закопали картошку, а затем вытаскивали её палками и, обжигаясь, с аппетитом уминали, запивая хмельной брагой. Всего лишь картошка с солью, а сегодня Ерёмину казалось, что он не ел ничего вкуснее. Но так он думал лишь до той поры, пока Подосинкина не принесла пироги. Пироги его потрясли. Это были кусочки теста, внутри каждого из которых находилось что-то особенное — в одном пироге Ерёмину попалась морковка, в другом яблоко, в третьем — рыба, в четвертом — капуста, в пятом — запечённое целиком яйцо, но самый вкусный был шестой, там оказалась ягода черника. Сергей хотел бы распробовать и другие, но он объелся и благодушно отвалился на землю.
— А дрова-то и нашлись… — сказал он, глядя как Игорь шурует в костре деревянной кочергой.
— А я порубил нынче инжировое дерево, — объяснил Ваня. — Говорят, его посадил сам Савва. Мы всё надеялись оно оживёт, хоть веточку пустит, но холод этой зимы сгубил его. Инжир рос в самом дальнем углу скита.
— Зимы стали холоднее в последние годы, — добавила Соня. — А лето короче. Раньше можно было сажать овощи в марте, а теперь земля мёрзлая до середины апреля. Говорят, ещё десять лет назад можно было за лето снять два урожая. А теперь второй посев не успевает дозреть. Что поделаешь — во всем мире похолодание.
— Оттого и чечухи на юг тянутся, — осенило Сергея. — поближе к теплу…
— И еды было раньше вдоволь, — мечтательно протянула Ксюха. — И сорняки не росли.
— Насчет сорняков — это сказки, — сказал Игорь. — Они всегда растут.
— Кстати! — воскликнула Соня. — У меня идея. Давайте в дни рождения дарить друг другу подарки. Пусть у нас будет такой обычай… традиция…
— А что? Неплохо! — встрепенулся Ваня.
— Мне эта идея нравится, — широко улыбнулся Маралин. — Я очень даже за. Гоните подарки!
— Ну, тогда закрой глаза и жди! — приказала Подосинкина.
Через пять минут Маралину вручили новую соломенную шляпу с огромным пером. Она была почти такой же красивой, как у Мастера.
— Зацени! Специально для тебя старалась, — похвасталась Соня. — Как чувствовала, что тебе новая шляпа понадобится. Только знаешь, не сиди в ней у костра, потом оденешь. А то вечно с тобой что-нибудь случается, — и она пригладила ершистые волосы Игоря. Тот расплылся в блаженной улыбке.
— И от-от-от меня подарок — сказал Ваня и протянул Маралину зачехлённый охотничий нож. — Не забывай его брать с собой, когда идёшь по-по-по дрова.
— А у меня ничего нет, — расстроенно произнесла Ксюха. — На, возьми мою расческу, — и она дала Игорю щербатый, без нескольких зубцов, гребень.
Ерёмин загадочно улыбался. Его не пустили в спальню за подарком, но он знал, чем обрадует Маралина. Он ещё никому об этом не рассказывал, но в последнее время, по вечерам, во время послезакатных бесед с Женькой Синицыной, вновь стал заниматься рукоделием — только не гравициклы мастерил, а вырезал из дерева то, что особенно поражало его впечатлительную натуру. Сергей понял, что только так сумеет рассказать Синицыной о жизни на ферме — изготовив для неё целую коллекцию вырезанных фигурок. Тут были и крысозмей, и крысятник, и свинорыл, и пёс Дружок, и гусёнок Женька. Отдельно от них он держал фигурку пятнадцатилетней задиристой девчонки — Сони Подосинкиной. А вот вырезать Синицыну у него не получалось — вместо её лица он видел одно расплывчатое пятно.
— С меня причитается, — сказал Сергей. — Но я не забуду. Скоро ты получишь и от меня подарок. А мне кажется, можно создать ещё одну хорошую традицию. Пусть именинник подарит всем свои стихи. А то я столько о них слышал, а что это такое — даже не знаю.
И тогда Игорь, довольный, встал во весь рост, даже подставил под ноги какой-то ящик, чтобы казаться выше, и объявил:
— Баллада про спиногрыза!
После этого, завывая и закидывая назад голову, он тягуче и громко запел:
Лентою пыльною вьётся дорога от дома:
конь да телега, да я, да весёлое солнце.
Тихо скрипит колесо, и почти невесомо
сердце на нитке о грудь, словно маятник, бьётся.
Сердце мятётся, предчувствует, предупреждает —
быть беде, быть беде, быть беде — каждым ударом.
Конь не заржёт, дикий пёс в стороне не залает,
ворон не каркнет и небо не вспыхнет пожаром.
Только неслышною рысью, невидимой тенью,
прячась от ветра, скрывая свой запах — не гордый,
хищник крадёт у судьбы за мгновеньем мгновенье,
хищник крадётся за нами с оскаленной мордой.
Птицею раненой рвётся дорога на волю,
конь, очумевший от страха, несётся стрелою,
миг — и кровавою чашей наполнено поле,
миг — и телега, разбившись, лежит надо мною.
Сердце мятётся, предчувствует, предупреждает —
быть беде, быть беде, быть беде — каждым ударом.
Каркает ворон, над полем кровавым летая,
вспыхнуло небо в душе моей жарким пожаром.
Только внезапно вдруг слышу я голос знакомый —
дружба мне в помощь, и хищник в конвульсиях бьётся.
Лентою пыльною снова дорога — до дома:
я да Ванюша с Сергеем, да бледное Солнце…
Когда прозвучало последнее слово баллады, фермеры дружно захлопали в ладоши. Только Ерёмин сидел растерянный, распахнув настежь рот. Он никак не ожидал, что слова в предложениях можно сложить так, что они будут звучать и красиво, и гладко, вольются прямо в душу, воздействуют на сознание, заставят вновь пережить случившееся накануне так, словно оно проходит перед глазами.
