Зингл надолго замолчал, словно забыл, что только что говорил с Сергеем.
— И что Савва? — не выдержал Ерёмин.
Зингл, не мигая и не шевелясь, смотрел ему в глаза. Сейчас его лицо казалось белой неживой маской. Он долго не отвечал, но потом заговорил неожиданно резко и громко.
— Старик сказал, что если я его не послушаю, бехорги, которые давно хотят встать во главе моей армии, но враждуют между собой, они договорятся друг с другом и убьют меня. Но никто из них не сумеет удержать власть. И войско моё распадётся на части, растеряется, исчезнет, растворится в пыли дорог, — лицо Зингла искривилось. — И ещё он добавил, что после эпохи хаоса дважды появлялись великие орды, и Господин Неба и Земли предлагал вождям этих орд тот же договор, что и мне. Но они не послушали его. И кто помнит о них? Даже следа не осталось. Согласись, барг Сергей Ерёмин, мне есть над чем поразмышлять. И совета спросить не у кого.
— А что с твоим плечом? — спросил Ерёмин. — Ведь ты был утром ранен.
— Старик дотронулся до него и исцелил, — произнёс Зингл. — Он сказал, что этим подтверждает верность своих слов и закрепляет обещание, данное Господином Неба и Земли.
— И ты ему по-прежнему не веришь? — поразился Сергей.
— Я думал, это колдовство чечухов, — признался вождь. — Выродки любят ворожить.
— Так что ты собираешься делать?
— Пока не знаю, — продолжил Зингл. — Подумаю. Возможно, я и оставлю в покое ваши земли, и поверну на восток, в страну Татарию. Но если старик обманул меня, то вы очень об этом пожалеете. Я вернусь с войском, ещё более могучим и разорю вас дотла. И никого не оставлю в живых.
— Я не думаю, что Савва обманул тебя, — произнёс Сергей. — И я считаю, что он предложил тебе хорошую сделку.
— Жить с самками выродков? Не такая уж это радость, — презрительно скривился вождь.
— Чечухи такие же люди, как мы. И у них не самки, а женщины, — заступился за чечухов Сергей. — Только наши гены изменили медики, а их гены исказила природа, — объяснил Ерёмин, но про себя он радостно ухмыльнулся — так этим диким и надо, сам-то он никогда бы чечуху не поцеловал: хоть и люди они, но такие страшные — совсем на людей не похожи.
— Кстати, старик оставил предзнаменование и насчет тебя, — Зингл помолчал, с интересом наблюдая за реакцией Сергея. — Он сказал, ко мне в шатер принесут раненого барга, притворяющегося диким. Он сказал, что я не стану тебя убивать и брать в плен, потому что пройдут годы, и ты придёшь в Татарию. И будешь жить в моих шатрах. И все дикие, даже бехорги станут относиться к тебе с великим почтением. И ты расскажешь всем народам, даже тем, что живут под куполами, о величии моего царства. И память о твоих словах останется навечно. «Но сейчас этот барг не готов, — добавил старик. — Прежде чем случится обетование о нем, барг пройдет немало дорог, и многому должен будет научиться».
Вождь громко хлопнул в ладоши, и в шатёр заглянул часовой.
— Впусти лекаря, — властно приказал Зингл.
Бритый лекарь обработал раны и кровоподтеки Сергея, а затем напоил его какими-то травами. Всё это время вождь продолжал сидеть, скрестив ноги, и наблюдая за пленником. А затем Ерёмина сморил сон. Он хотел продолжить разговор с Зинглом, но усталость прошедшего дня взяла свое. Он заснул.
31
Пробудился он через несколько часов. Над лесом всходила заря. Пели птицы. Но не было слышно стука топоров, разнузданного гогота диких, не горели вокруг костры. Сергей лежал у кромки леса на ковре. Только этот ковёр и остался от шатра, да ещё круглый большой след на траве.
Рядом с собой Ерёмин увидел две большие ровные палки — словно кто-то специально для него подложил их. «Спасибо тебе, Зингл», — улыбаясь одними губами, подумал он. Опираясь на палки, он с трудом поднялся на ноги и заковылял к скиту. Он прошёл несколько шагов, и вдруг ворота распахнулись, и навстречу ему уже неслась Подосинкина, а за ней бежали Ваня, и Ксюха, и Маралин.
— Вы меня убьёте, — ворчал Ерёмин, когда они бросились его обнимать, но счастливые слёзы катились по его щекам.
Победу отпраздновали за столом трапезной. Было выпито много браги. Было сказано много добрых слов о погибших товарищах. Ерёмина без конца расспрашивали о его походе к Савве, но что-то мешало ему рассказать друзьям и о встрече с преподобным, и о беседе с вождем орды. То, что случилось с Сергеем, было слишком великим, чтобы об этом можно было просто так разговаривать, за столом, разменивая пустыми словами.
Впереди их ждала работа. Нужно было восстанавливать хозяйство, лечить раненых, помочь разорённым соседям. Но сперва предстояло похоронить убитых. Иззвены, в отличие от городских, закапывали тела своих в земле. Каждый на своем участке. И сначала фермеры так и думали — отвезти тела по своим хозяйствам, но затем договорились устроить небольшое кладбище на том месте, где стоял лагерь Зингла, оттуда прилетели пули и стрелы, унёсшие жизни защитников скита.
Восемь человек, завернутые в белое полотно, лежали в глубоких ямах. И ещё три ямы оставались пустыми — от тел Майка, Виктора и старого охотника, которого никто не знал по имени, от них ничего не осталось. Пафнутий прочитал поминальные молитвы. Затем каждый рассказал о своих товарищах то хорошее, что помнил о них. А в конце, когда ямы уже начали засыпать землей, Игорь Маралин прочитал свое новое стихотворение:
Мы не выбрали время, в котором живём,
пашем землю и строим под небом свой дом,
умираем, скорбя, воскресаем, любя —
это время нас выбрало всех для себя.
И нам кажется, что будет вечным рассвет,
будет тихой река, места подвигам нет,
что дорога нам будет для лёгкой ходьбы,
и не встанет судьба, словно конь, на дыбы.
Но подходят для подвигов все времена
тем, кто ценит свободу сильнее, чем страх.
Спите павшие, кровью своей имена
записали навечно вы в наших сердцах.
Пусть нам кажется, что одинаковы все
меж землёю и небом идём по росе,
ночь бывает труслива, бывает храбра,
и заставит свой выбор нас сделать судьба.
Не единым сегодняшним суетным днём
мы на свете порою с тобою живём,
воскресаем, любя, умираем, скорбя,
и не зря время выбрало нас для себя.
Ведь подходят для подвигов все времена,
если тяга к свободе сильнее, чем страх.
Спите павшие, кровью своей имена
записали навечно вы в наших сердцах.
Только к вечеру кто-то вспомнил о запертой в рухлядной Каролине.
— Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, — сказал Стас предательнице. — Мне стыдно, что ты жила в моём доме. Убирайся из наших мест! Пусть в Звенигороде и его окрестностях навсегда забудут твоё имя.
