Пытаясь согреться, Адольф ускорил шаг. От слабости кружилась голова. Узкая, чуть заметенная снежной крупкой полоска тротуара начинала раздваиваться, а потом разделилась на три части, стала расползаться множеством тротуарных ручейков.
Прислонившись к стене, Гитлер вытер аккуратным, чисто выстиранным платком выступившую на лбу испарину. И попытался припомнить, когда он в последний раз ел горячую пищу. Не обычную черствую краюху хлеба, запиваемую бутылкой молока, а обжигающую тушеную капусту с ребрышками, или жареные колбаски, или какое-нибудь другое горячее блюдо.
И Адольф вспомнил. Но от воспоминаний этих стало еще горше.
Да, еда в ресторане была превосходной, сытной. От нее валил густой волшебный пар.
Сначала он ел клецки с ливером в прозрачном бульоне из костного мозга. Потом тушеную говядину с хреном. И много пирожных на десерт. О, о, о!!! Какие это были пирожные! Нежные, свежайшие, сладкие, тающие во рту, с заварным кремом… Затем господин, пригласивший пообедать, вдруг прекратил рассуждать о музыке и театре. Предложил, как это интуитивно предчувствовал весь вечер Гитлер, отправиться в гостиницу.
Можно ведь отказаться.
Конечно, можно! Да запросто!
Не будет же гадкий педераст скандалить прямо в ресторане?!
Но в толстых коротких волосатых пальцах мужчины появилась крупная ассигнация. И Адольф не устоял, пошел с ним, довольно улыбающимся от предвкушения…
Отвращение сменилось острым, как во время ласк Кубичека, удовольствием. Слова и мысли, ярко вспыхнув, сгорели дотла. Но только тогда, с приятелем, к расслабленному опустошению добавилась чуть горчащая от предчувствия утраты нежность; стремление запомнить сладкие мягкие губы и пылающую под ладонями жаркую сухую кожу. Полное же тело случайного любовника, после того как все было кончено, вызвало лишь еще большее омерзение. Адольфа затошнило от едкого запаха пота, и липкая влажная грязь, казалось, облепила его полностью, от макушки до кончиков пальцев на ногах.
Он долго плескался над умывальником. Отказавшись прийти к тому господину вновь, быстро выбежал из номера, чуть не расшибся на крутых ступенях узкой винтовой лестницы.
А крупную ассигнацию потратить не довелось. Той же ночью ее украли в общежитии…
– И вовсе мне не холодно. И совсем не грустно, – пробормотал Гитлер, стараясь унять бьющую тело дрожь. – Все очень-очень хорошо.
Обычно при взгляде на изысканную прекрасную Вену до слуха Адольфа доносилась едва различимая музыка барокко. Вычурная, кружащаяся, стремительная. Но теперь завывания ветра, скрип мерзнущих вдоль тротуара деревьев и ледяное дыхание зимы изменили привычную мелодию города. В припорошенных снегом улочках росла и ширилась величественная увертюра к опере «Золото Рейна» из оперной тетралогии «Кольцо нибелунга» Рихарда Вагнера.
Это сказка, но страшная и несчастливая. Это полет – но не вверх, а вниз. Грандиозное симфоническое полотно с быстро сменяющими друг друга картинами пронизывают яркие молнии надежды. Но то, что они высвечивают, не оставляет ни малейшего шанса на спасение.
Смесь ужаса и восхищения.
Хочется заткнуть уши и вместе с тем слушать эту музыку вечно.
Вагнер, Вагнер. Можно ли понять и разгадать его загадки, окруженные многочисленными хороводами лейтмотивов…
Тягучие тревожные мелодии утащили Адольфа на дно Рейна. Там находится клад, который стерегут дочери реки. Кто похитит золото и выкует из него кольцо – тот получит власть над миром. Для этого надо отречься от любви. И мужественно встретить свою гибель. Но перед тем как опустится карающий меч судьбы, будет все: вся власть, весь мир, все…
Незаметно в дивную гипнотическую вагнеровскую оперу стал вплетаться визгливый неприятный голос:
– С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра и зла
[20]
.
Адольф, взъерошив волосы, изумленно осмотрелся по сторонам.
Да это же сокровищница музея Хофбург, где находится золото ненавистных Габсбургов! Он уже был здесь прежде и видел эти стоящие за витринами малахитовые чаши и тяжелые мечи, отделанные драгоценными, яркими, как кровь, камнями. Только тогда в окне желтело солнце, а сейчас стекло задернуто белой шторой метели.
«Как меня сюда пропустили? – изумился он, неприязненно разглядывая стоящую перед служителем музея группу мужчин, судя по остреньким шляпам, тирольцев. – У меня же ни гроша в кармане, входной билет купить не на что. Наверное, смотритель пожалел, решил, что, если я в такую погоду не отогреюсь, непременно заболею, а может, даже и умру. Ничего не помню: ни как вошел, ни как разделся. А я ведь уже без пальто, и тяжелый номерок вот в кармане».
Тем временем музейный служитель продолжал:
– В Средние века некоторые германские императоры владели этим копьем и верили в легенду. Однако за последние пять столетий никто уже не испытывал доверия к этим сказкам, если не считать Наполеона, потребовавшего себе это копье после победы в битве под Аустерлицем. После разгрома наполеоновских войск наконечник копья был тайно вывезен из Нюрнберга и спрятан в Вене
[21]
.
Ближайший к рассказчику толстячок изумленно взмахнул руками:
– Да он ржавый, посмотрите! Разве могло быть такое? Все, что касается Христа, – нетленно. Это не настоящее копье, не настоящий наконечник! Да так про любую вещь можно сказать, что она к Христу имела отношение. А потом в музее выставить и деньги грести.
– Иисус был и человеком тоже, – возразил, краснея, высокий молодой человек с острым кадыком. – Его в сердце кольнули. Это не обязательно ржавчина, это может быть кровь. Его кровь! Только подумайте, мы видим кровь самого Иисуса, копье, которое вонзили прямо в его сердце! – Он перекрестился и почтительно посмотрел на витрину.
Музейный служитель едва заметно пожал плечами и ровным голосом произнес:
– Прошу пройти в следующий зал, где мы увидим…
Группа послушно устремилась вслед за рассказчиком. А Адольф, неожиданно сильно волнуясь, приблизился к той самой, стоящей у стены, витрине.
Наконечник копья, лежавший на красной бархатной подушечке, казался невзрачным. Узкий, длинный, потемневшего металла, с кое-где заметными завитками ржавчины, был он в средней части, напоминавшей изгиб женской талии, покрыт серебром или золотом. А может, и тем, и другим – оттенок драгоценного металла казался желтее серебра и менее ярким, чем золото. Древко как таковое отсутствовало, хотя в нижней части наконечника и различались неровные щепочки. А еще в середине лезвия можно было рассмотреть обычный ржавый гвоздь. Над витриной с копьем крепилась белая, точь-в-точь как над другими экспонатами, табличка.
