Так и есть. Евины скотчтерьеры, Штази и Негус, деловито семенили следом.
– Проголодались? – Гретль невольно улыбнулась. Низенькие черные лохматые собачки с задранными вверх хвостиками выглядели очень комично. – А ваша хозяйка такая неутомимая! Все занимается и занимается. Ладно, идемте, покормлю вас.
Черные вытянутые тельца собак смешно перекатывались при ходьбе.
Гретль смотрела на их упитанные бока, короткие лапки, торчащие хвосты.
И вдруг вспомнила…
Копье Лонгина.
Когда Ева еще была милой, неиспорченной, незазнавшейся сестричкой, делившейся и радостью, и горем, она рассказала все. Как заменила оригинал на копию, как всю ночь молила о свадьбе, а потом спрятала копье под матрасиком в корзинке для собак.
Наверное, оно не настоящее – столько лет прошло, а просьба Евы до сих пор не выполнена.
Или – на все требуется время, и фюрер еще назовет Еву своей женой?
А что, если копье по-прежнему там, в корзинке?!
Надо поискать, попробовать – хуже-то не будет!
Гретль мчалась к резиденции, не чувствуя усталости, рядом, тявкая от удовольствия, неслись Негус и Штази, а на ум уже приходили просьбы к чудесному копью. То есть это была всего одна просьба, только много-много раз повторяемая.
Герман Фегеляйн.
В качестве мужа.
Все очень просто.
Через полчаса Гретль, положив на ладони потемневший от времени прохладный наконечник, шептала:
– Мне нужен только Герман, пожалуйста, пусть он оставит Еву. Пусть полюбит меня и возьмет меня в жены.
– Об этом ты могла бы поговорить прямо! – отчеканила Ева, захлопывая за собой дверь и неприязненно поглядывая на сестру. – Как тебе не стыдно пробираться в мою комнату и лазить по моим вещам!
Понурившись, Гретль пробормотала:
– Извини.
Хотя виноватой она себя не чувствовала совершенно.
Просто очень хочется самых обычных вещей. Любви, семьи, красивого мужа и сопливых (да! вытирать маленькие носики так трогательно!) детишек. Хочется своей жизни, своей собственной. Такой пока не было. Была только жизнь сестры. Как в тени ничего не растет, так и рядом с фееричной Евой меркнут свои мысли, желания, вкусы, все…
– Я люблю тебя. – Сестра отвернулась, но Гретль успела с удивлением заметить слезы на Евиных глазах. – Прости, наверное, тебе иногда тяжело со мной бывает. А Герман… О, он с радостью на тебе женится! Знаешь, о чем мы говорим, когда танцуем? Он просит повлиять на фюрера, чтобы получить пост. А ты же моя сестра и тоже можешь просить… Он женится на тебе, только ты подумай. Да, он нравится мне. И если бы не Ади, и если бы Герман был другим, то… Да, я думала об этом. Но ничего это ровным счетом не значит. Конечно же, я не буду тебе мешать. Просто подумай, Герман не очень хороший человек, хотя и красавец, тут не отнять.
«Я все решила, – радостно пело сердце. – Я выйду за Германа! О! Нет в целом мире меня счастливее».
– Спасибо, Ева. Я тоже люблю тебя. – Гретль обняла сестру. – И ты тоже меня прости…
* * *
– Ты рассказывай, как дела. Я скоро закончу, минут десять еще. А потом уже всю информацию по немцу выдам. Мне надо успокоиться. Мальчишку к нам привезли, сына знакомых. Шел со стоянки, закурить не дал, как водится. Лица у мальчика нет. Месиво. У меня прямо сердце заходится, двадцать лет всего парнишке было… Володь, нет лучше средства от нервов, чем рисование. И боль, и счастье, и чернота, и свет – все сюда уходит. Да, кста-ати… Когда ты купишь себе краски? Ты мне, помнится, обещал.
Следователь Седов мысленно выругался. Если судмедэксперту Наталии в голову какая-нибудь ерунда втемяшится – спорить с ней бесполезно. Ведь объяснял же человеку. Русским языком объяснял! Ну не умеет он рисовать. Не умеет рисовать совершенно, ненавидит все, что с этим процессом связано. Какие успокоенные нервы посредством мучений?! Вот скажите, какие?! Наталия этот спич выслушала, а потом продиктовала адрес магазинчика, где можно купить краски и кисти. Отбросила с лица рыжие волосы, улыбнулась своей ведьминской улыбочкой. И пообещала, что не будет рисования – не будет и дружбы. А ведь она упертая. Кстати, о ведьмах…
– Наталия, у меня к тебе вопрос как к профессиональной ведьме.
– Угу. – Она оторвала взгляд от мольберта, потом кивнула на чайник. – Володь, ты чайку себе сделай. У меня пакет орешков есть, угощайся. А то бред несешь какой-то. Забегался, да?
Седов встал со стула, подошел к тумбочке, где стояли чайник и две жестяные банки.
– Чай – это отлично. И вообще, нравится мне твой кабинет. Особенно в сравнении с секционной. Все эти животы вспоротые, черепа распиленные, бр-р… – Володя насыпал в чашку заварки, добавил две ложки сахара. – А что, ты будешь утверждать, что не ведьма? Да ты сестрой своего сына выглядишь. Причем младшей. А ведь работа у тебя волнительная, и куришь ты, как паровоз, и в отпуск ходишь, как я помню, не каждый год…
– Генетика это называется. – Наталия отошла на два шага от мольберта, посмотрела на грозную высокую морскую волну, готовую вот-вот обрушиться с холста прямо на пол. – Это называется генетика. Плюс корыстный Седов, которому надо узнать, что случилось с немцем. Володь, а ты подлиза, знаешь, как растопить женское сердце… Прости, дорогой, но вот написал ты в направлении на экспертизу полный бред. И теперь все не угомонишься. Ешь орешки. Я, знаешь, не железная. Сейчас как разозлюсь, и это будет страшно.
– То есть ты во всякую чертовщину не веришь?
Наталия молчит, но ее прищуренные глаза не верят. И скептическая улыбка. Даже ровный профиль – и тот какой-то ехидно-недоверчивый.
– Я бы сам такому не поверил, – пробормотал Володя и, стараясь не расплескать чай, вернулся за стол. – Полной информации еще нет, опера работают. Но то, что установили вчера, – просто в голове не укладывается. Какие-то бешеные кусачие вороны в центре Москвы. Полуторачасовой сбой в работе видеокамер. Ты представляешь, что в центре творится? Там же каждый сантиметр простреливается. И вот гостиничные камеры отрубились. Мало того – в то же время не записывали камеры всех магазинов, кафе. А их там множество! Персонал гостиницы весь куда-то подевался именно в тот момент, когда убийца или убийцы входили и выходили из здания. Криминалистам в номере, конечно же, работы не нашлось. Ни отпечатков пальцев, ни следов обуви, ни волокон одежды – ни-че-го. Одна у меня надежда на адвокатшу – может, оклемается, расскажет что-то. И я не понимаю: почему немец не кричал?! Его же нашинковали, как кочан капусты. Чертовщина какая-то! Или это адвокатша его замочила? Напоила снотворным, а потом изрезала? Но где орудие убийства? Не съела же она его.
– Насчет орудия убийства не знаю. – Наталия отложила кисточку, посмотрела на свою работу. – Н-да, так себе пейзажик, ну и ладно. А молчал немец по очень простой причине. Ты мой комп включи пока, я тебе все зачитаю с красивыми формулировками… Просто Ганса убили, скорее всего, первым же ударом в сердце. Так что никакой мистики…
