– Парни, а чего я по телику видел. – Витя отложил палочки, одернул рукава рубашки, пытаясь скрыть черные от инъекций запястья. – Похоже, немца-то нашего пришили все-таки.
– Да? – Егор изо всех сил старался, чтобы голос не дрогнул. – А что случилось?
– А в гостинице зарезали. «Багдад», что ли. Крови было – мама дорогая, как в ужастике каком, я чуть не сблевал, в натуре. Там, в номере, еще адвокатша была, фактурная телочка, – она жива осталась. И сказали: на ее помощь правоохранительные органы рассчитывают. Ты ничего не хочешь нам рассказать, а, Егор?
Он оглянулся по сторонам. Днем, всего через час после открытия бара, зал был совершенно пустым. Официант Митя принес заказ, закрыл жалюзи, чтобы яркое солнце не слепило глаза, и незаметно удалился. Для того чтобы рассказать ребятам о произошедшем, есть все условия. Но… как они воспримут эту новость? А если не сумеют держать язык за зубами? Пожалуй, исповедоваться рано. Возможно, позже, но не теперь…
– Что ж, кто-то оказался более жестоким, чем мы. – Егор невозмутимо налил себе чаю из прозрачного стеклянного чайничка. – Я точно и сам всех подробностей не знаю. Мне сказали, что при нем, при немце этом, должна быть какая-то вещь, принадлежавшая Гитлеру.
– Ух ты! Самому фюреру! Жаль, обломались.
– Да что ж ты раньше не говорил, может, мы его обшмонали плохо!
– Не было при нем ничего, кроме портмоне, а его Егор сказал не брать!
Егор поднял руку:
– Так, потом будете все обсуждать и ругаться. А теперь я вам хочу кое-что сказать. Мне надо уехать. На пару недель, может, и на месяц, не знаю, как получится. Все это время – я вас очень прошу – никаких акций проводить не нужно. Я планирую во время своей поездки доставать деньги, в перспективе – регистрировать партию. Пацаны, посудите сами: отметелим мы одного хача, отметелим второго. А что дальше? Их же в Москву едет немерено. Для того чтобы ситуацию менять, нужны другие законы. Более жесткие. А то, что мы делали, принципиально положения не улучшает. Сечете?
– Официальная политика – это так долго, – разочарованно протянул Витя и спрятал трясущиеся руки под стол. «Ломать его начинает без наркотика конкретно», – с горечью отметил Егор. – Регистрация, выборы. Вон нацболы Лимонова сколько лет пытаются в Думу пролезть – а все без толку.
– Но ведь пытаются! Потому что других вариантов нет. Без реальной власти свою политическую программу реализовать невозможно!
Егор убеждал пацанов, видел по их лицам, что аргументы, пусть и не сразу, воспринимаются как убедительные. Но радости это не приносило. В душе все звенело от страха, боли и тоски.
А вдруг вот именно теперь, с минуты на минуту, в бар ворвутся менты, изобьют, отвезут в тюрьму?…
Если бы мать была дома, а не на работе. Посидеть рядом с ней, даже молча, – и то, кажется, легче бы стало. Но она, как назло, всю эту неделю в своей больнице в первую смену работает, приходит поздно вечером.
И еще очень важный момент. Надо ли что-то делать с адвокатшей? Вроде бы девка ничего не видела. Но кто знает… Неужели придется затыкать рот еще и ей? Нет, нет. Невыносимо даже думать об этом…
* * *
– А как Дарина кушала? Она не плакала? Спала? А в туалет по-большому ходила? Новый зубик, может, вырос?
Закончив изводить няню вопросами, Лика Вронская запихнула сотовый телефон в рюкзак и с ненавистью уставилась на сидящего за компьютером Романа Сатыкова.
Любопытство – зачем начальник вызвал Володю? – было значительно слабее обжигающей неприязни.
«Не буду унижаться вопросами, – решила Лика, не без злорадства изучая тройной подбородок Володиного соседа по кабинету. – Седов придет и все расскажет. А если этот товарищ все же его заложил, я думаю, что у меня есть полное моральное право вцепиться ему в волосы и поскандалить. Да у меня буквально руки чешутся это сделать! Ну не нравится тебе Седов – так скажи ты прямо об этом. Больше всего ненавижу людей, которые исподтишка пакостят!»
До возвращения Седова Лика успела сбегать в туалет и сцедить молоко.
Вошедшая следом девушка, увидев эту проводимую над раковиной процедуру, подозрительно нахмурилась.
«Молоденькая, наверное, стажерка, – улыбнулась Лика. – Сто пудов, прикидывает, не выбросила ли я в ближайшую мусорку свое чадо…»
По лицу следователя, появившегося через полчаса в кабинете, ничего понять было нельзя. Ни радостный, ни расстроенный. Походя шуганул с сейфа оживленно грызущую газету Амнистию.
– Володь, все хорошо? – обеспокоенно поинтересовалась Лика, решительно прикидывая, что всего один шаг отделяет ее от густой, с уже заметной сединой, шевелюры паскудного Сатыкова. – Ты, главное, не волнуйся. Потерпи, так сложились обстоятельства, что у тебя сейчас… – она запнулась, подыскивая дипломатичное выражение, – не самые комфортные условия для работы.
Не выдержав психологической атаки, Сатыков сдернул со спинки стула форменный пиджак и пулей вылетел из кабинета.
– Ловко ты его. – Володя прошел на свое место, выбил сигарету из пачки. – Надо будет запомнить вот это, «не самые комфортные условия для работы», да? Но, кстати, зря ты так на парня взъелась. Он тут совершенно ни при чем. Просто все материалы по Костенко и Вассерману, оказывается, заинтересовали ФСБ. Они хотят их забрать и сами заниматься расследованием. Только что говорил с неким Дмитрием Мальцевым. Вроде нормальный мужик. В подробности меня, конечно, не посвятил – эти ребята разговорчивостью не отличаются. Даже не знаю, что я в связи с этим чувствую. Похоже, сожаление. При всей странности и паскудности этих дел как-то грустно передавать бумаги. Хотелось бы самому во всем разобраться, хотя висяков и так выше крыши. Но все равно жаль…
– Ты чувствуешь причастность к тайнам национальной безопасности. – Вронская, кривляясь, округлила глаза. – Юстас – Алексу. Штирлиц знал, что через десять минут он проснется, и…
Седов схватил трубку зазвонившего телефона и показал из-за стола кулак.
– Замолчи. Нет, простите, не вам. Слушаю вас, гражданка Некрасова. Вы покинули больницу? Но почему? Предчувствие… Ну так дома сидите и никуда не высовывайтесь, если у вас предчувствие! Нет, у меня лично к вам вопросов нет, дело передано другому следователю, возможно, он с вами свяжется позднее. – Швырнув трубку на рычаг, Седов снова схватился за сигареты. И процедил сквозь зубы: – Зря я так, конечно, на коня подсел. Проклятая подследственность. А ведь не поспоришь!
Лика сочувственно наблюдала за мечущимся по кабинету приятелем. И все отчетливее понимала, что она тоже не может вот так просто забыть обо всей этой истории. Ситуация действительно слишком необычная, чтобы выбросить ее из головы. Почему-то очень хочется во всем разобраться…
– Адвокат из больницы смылась, – бормотал Седов, выпуская клубы сигаретного дыма. – Какая-то она со странностями барышня. Но ее интерес в этом деле, наверное, исключен. Екатерину Некрасову Гансу в посольстве рекомендовали. Она вроде с посольством Германии в России давно сотрудничает, то есть в этом конкретном деле абсолютно случайно человек стал участвовать. Но зачем Некрасову в гостиницу к Вассерману понесло? Впрочем, фиг с ней. Что бы я тут ни говорил, это уже не мои проблемы!
