От последней ремарки я наконец очнулась, нервно хихикнула, опустила тяжеленного мальчика на землю и осмотрелась по сторонам.
Первое же, что бросилось в глаза, – длинный, как столб, Дитрих, отчаянно машущий рукой. Он забрался на скамейку и что-то кричит – но рядом со мной обнимаются его соотечественники, и в воплях их счастья можно оглохнуть.
Потом я увидела черный странный кусок непонятно чего…
Егорка дернул меня за подол, попытался что-то сказать, но тоненький голосок уже было не различить в шумных возгласах радости и негодования. Я присела на корточки и тогда услышала:
– Вот это ветер! Мусорку с цепочки сдуло. Она оторвалась и сплющилась. А если бы по голове попало – больно было бы? Мама говорит: головой падать нельзя, иначе она сломается.
– Правильно мама говорит, – бормочу я, гладя перепуганного, всхлипывающего мальчишку по белым волосикам. Теперь и у него начинается реакция на произошедшее: подбородок дрожит, в глазах стоят слезы. Но он старается держаться: настоящий маленький мужичок. – Мамочка всегда желает тебе самого лучшего. Ты, главное, слушай ее – и все будет хорошо!
Я говорю с Егором и одновременно думаю про свою работу. К нам часто привозят любителей прогуляться под крышами. Падающие сосульки иногда пробивают голову до основания черепа, мозг сильно повреждается. Этой весной доставили молодую женщину, лет тридцать пять ей было. Паскудный щенок с балкона ей на голову что-то тяжелое сбросил. Три дня в коме, потом умерла. А если после таких травм и выживают, то хорошего мало, о полном восстановлении, как правило, речи не идет. Прожить-то пару лет еще можно, но вместо половины мозга – уже киста, полость. Помню, ребенка такого вскрывала – ему, когда он в коляске лежал, на голову что-то уронили. А еще довелось девушкой заниматься – тоже с половиной мозга. Я думала, наверное, инвалидка какая, не может же человек нормально адаптироваться, если половина извилин не шевелится, и вместо них – киста, заполненная ликвором. А тем не менее (потом родные рассказали) девушка в банке работала, институт с красным дипломом окончила, умненькой всегда была, только на головные боли все время жаловалась.
Короче, люди, берегите голову! Мозги не восстанавливаются!
Как же нам с пацаненком повезло! Стой мы хоть немного левее – и все, песенка спета.
С пацаненком?
С пацаненком, пацаненком…
Но ведь это, получается, уже второй случай за сегодня, чуть не закончившийся трагедией! Да. Второй…
– Егор! С тобой все в порядке?!
Прибежавшая Таня, растрепанная, с черными потеками туши на щеках, деловито ощупывает сына.
– Кости целы? Егор! Не молчи! Ничего нигде не болит у тебя?
Мальчик, отвернувшись, быстро утирает слезы. А потом важно говорит:
– Все обошлось! Бог миловал.
Вот же обезьяна малолетняя! У Егора явно имеются актерские способности – он с бесподобным выражением копирует подслушанные у взрослых выражения и интонации.
– Добрый вечер! Как хорошо, что никто не пострадал!
Сначала я реагирую даже не на незнакомый голос. Лицо Татьяны каменеет, очень быстрая перемена мимики – от озабоченной участливости и любви до ледяной, плохо сдерживаемой ярости.
Потом я вижу подошедшую к нам пару, Андрея и Веронику Яковлевых, и начинаю догадываться о причинах Танечкиного раздражения. Сказать, что Вероника выглядит великолепно, – значит не сказать ничего. На ней – всего лишь скромное маленькое черное платье, целомудренно глухое, с рукавом три четверти. Но как же оно идеально скроено! Подчеркивает фигуру, в нем столько стиля, столько шарма. Даже красавец муж со своим роскошным экстерьером как-то теряется на фоне вечного совершенства маленького черного платья. Еще бы Тане не злиться – такой наряд привлекает внимание больше, чем нагота. Если ее муж Саша заглядывался на девушку, когда она была одета в потертые шорты и простенький топик, то уж теперь…
– …и мы видели, кто там стоял. У меня в голове не укладывается, как можно было до такого додуматься! Впрочем, чего от дуры невменяемой ждать. – Вероника, вздохнув, заложила за ухо прядь черных блестящих волос. – Там была Ванесса! Ну, та блондинка, которая все время Дитриху стихи читает. Я думаю, – она повернулась ко мне, сочувственно посмотрела, – эта женщина – ненормальная. Она влюблена, ревнует. И со всем этим надо срочно что-то делать!
Вот и приплыли.
Ванесса. Стихоплетка хамская!
Татьяна, прижав ладони к щекам, изумленно воскликнула:
– Неужели вы сами видели?! Послушайте, обратите внимание… Посмотрите хотя бы вот на эту урну, ближайшую. Они здесь все одинаковые, я так понимаю. Бак на цепочках крепится. И как Ванесса только смогла цепь порвать, это же не нитка! Кстати, мне лицо этой женщины почему-то знакомо. Я даже думала: ну откуда я могу знать эту ненормальную! Впрочем, я ведь журналистка, круг общения широкий. Может, и пересекались когда. Как же я испугалась! Неужели Ванесса сбросила нам урну на голову?! Тогда надо в полицию идти!
Андрей, сидевший на корточках перед Егором, недоуменно пожал плечами:
– Строго говоря, именно как бросала – мы не видели. Но за полсекунды до того, как везде погас свет, Ванесса тушила об ту урну окурок. И больше вокруг ровным счетом никого не было…
Эфес, I век н. э.
Народная молва ничуть не преувеличивала: истинные бои – совсем не гладиаторские. Настоящие сражения ведутся за гладиаторов. И еще можно поспорить, кто опаснее – вооруженные мужчины или распаленные похотливой страстью женщины!
Феликс вздохнул и поморщился. Очень болит прокушенное львом плечо. Кажется, все, какое только есть на свете страдание, сосредоточено в растерзанной до кости пылающей ране. Теперь бы спрятаться в темной комнате, попытаться забыться сном, не думать про боль, кипящую под пропитанной терпкой мазью повязкой. Но разве о желаниях раба спрашивают? Ланиста распорядился прийти сюда, в просторный зал, освещенный горящими факелами. Здесь собрались состоятельные горожанки и гладиаторы. Первых намного больше, чем вторых. Подле каждого возлегающего на ложе мужчины стоят три-четыре женщины, которые, потягивая вино из кубков, без устали состязаются в остроумности беседы и лукавых взглядах. Наверное, если огонь погасить, здесь все равно будет светло от горящих вожделением женских глаз. Вход на такой ужин стоит дорого, и женщины прекрасно знают, что не всякой представится возможность отдаться гладиатору, можно заплатить кучу денег – и ничего не получить взамен. Но все равно каждый вечер во время проведения игр, закрыв лица остроугольными капюшонами, они летят сюда, как мухи на падаль. А кто же они, если не охотницы за падалью?! Должно быть, им нравится искать случая обнять мужчину, который уже на следующее утро окажется в других объятиях, последних, смертельно холодных. Может, матроны даже наблюдают за этим с трибун? И с удовлетворенной улыбкой опускают большие пальцы вниз, призывая меч в ту грудь, которую еще недавно покрывали поцелуями?..
