— Надеюсь, они не забыли закрыть дверь, — с досадой пробормотала Каролина.
— Я тоже, — сказал Гилберт, заперев машину и сунув ключи в карман. — Резкие перепады температур губительны для орхидей. — Хотя он никогда не разделял пылкого пристрастия отца к ботанике, но с детства запомнил многое из его рассказов.
Гилберт не заметил, что Каролина мимоходом удивленно глянула на него. Насколько ей было известно, страховые инспекторы ничего не смыслят в орхидеях. Как видно, за время пребывания на Лаоми Берт кое-что почитал о них.
Едва они вошли в оранжерею, как навстречу, сияя улыбкой, поспешил коренастый толстый человечек, сильно смахивавший на гнома.
— Мисс Хейден! А мы тут развлекаемся, как видите.
— Привет, Том. Как дела? — добродушно спросила Каролина.
Гилберт часто видел, как начальники при малейшей неприятности с удовольствием спускают собак на подчиненных, но за Каролиной такого, судя по всему, не водилось. И теперь его это почему-то не удивляло.
— Ложная тревога, — успокоил ее ботаник. — Свет был слишком яркий, но это уже исправили. К счастью, охранник во время вечернего обхода вовремя заметил неладное и сразу же сообщил об этом своему начальнику, а тот позвонил мне.
— Отлично. Он и мне позвонил. Должна сказать, я здорово переволновалась, — заметила Каролина, глядя, как ремонтники, обливаясь потом, гуськом выходят из оранжереи. По пути все они, как один, беззастенчиво пялились на Каролину.
Том Картер усмехнулся, лишь сейчас заметив, как шикарно выглядит его хозяйка. Он окинул быстрым взглядом ее элегантного спутника, который до сих пор не проронил ни слова, и мысленно скомандовал себе отход.
— Ну что ж, я, пожалуй, пойду. О детишках я позаботился, — прибавил он, кивком указав на цветущие орхидеи, — а жена не ляжет спать, покуда я не вернусь. Спокойной ночи, мисс Хейден.
— Спокойной ночи.
И в одно мгновение оранжерея, только что кипевшая жизнью, опустела и притихла.
— Уф! — Каролина провела ладонью по влажному от пота лицу. — Ну и жара здесь!
Гилберт, не сводивший глаз с капелек пота, которые блестели над ее верхней губой, судорожно сглотнул. Желание проснулось в нем с невиданной доселе силой, и он торопливо отвернулся.
— Как красиво, — заметил он, кивнув на помост, где буйно цвели вишнево-алые орхидеи.
— Да, — задумчиво отозвалась Каролина. — Они просто красавицы, правда? Этот сорт называется «Венера».
Гилберт это и сам знал.
— Но ты еще красивее, — тихо сказал он, обернувшись к Каролине.
В оранжерее стоял полумрак, пронизанный влажным, почти нестерпимым жаром. Аромат орхидей пьянил и кружил голову, а их лепестки мерцали сочными цветовыми пятнами — лиловыми, оранжевыми, алыми.
Каролина чуть покачнулась на каблуках. Должно быть, это из-за жары, подумала она и миг спустя оказалась в объятиях Берта. Он впился неистовым поцелуем в ее губы, сильными руками сминая шуршащий атлас нарядного платья.
Наконец Гилберт с неохотой прервал поцелуй и поднял голову.
— Каролина! — хрипло прошептал он.
Рука его скользнула по ее обнаженному плечу и забралась под атласный корсаж, облегавший высокую грудь.
У Каролины перехватило дыхание.
Склонив голову, Гилберт прижался губами к ее шелковистому плечу. Он мечтал об этом весь вечер.
Кожа ее на вкус была сладкой, точно мед.
Он спустил с ее плеча единственную бретельку платья, и та легко соскользнула до самого локтя. Миг спустя проворные пальцы Гилберта уже нашаривали на спине девушки крючки и петельки — и вот уже весь корсаж, слабо хрустнув, опустился на талию.
Тот, кто придумал фасон этого платья, знал, что делает.
Каролина слабо вскрикнула, когда Гилберт принялся осыпать поцелуями ее нагие груди, дразня и лаская губами розовые напрягшиеся соски. Ноги у нее подкосились, и на миг девушке показалось, что она сейчас упадет. Быть может, так и случилось бы, если б сильные мужские ладони не обхватили ее талию.
Затем Гилберт медленно опустился на колени и увлек ее за собой на влажный скользкий пол.
Том перед уходом опрыскал полы в оранжерее, чтобы восстановить нужный уровень влажности. Каролина мельком подумала, что чудесное платье будет теперь безнадежно испорчено, но ее это отчего-то совсем не волновало. Едва она опустилась на пол, атласный подол скользнул вверх, обнажив ее белоснежные округлые бедра.
Гилберт беззастенчиво ласкал их, наслаждаясь гладкостью шелковистой нежной кожи. Его тяжелое прерывистое дыхание обжигало Каролину. Непослушными пальцами она помогла ему расстегнуть пиджак и рубашку и с восторгом провела ладонью по его мускулистой, горячей, почти безволосой груди. Он задохнулся, на миг откинув голову, а потом они с лихорадочной поспешностью избавили друг друга от остатков одежды. Им казалось невыносимым, чтобы даже тонкая ткань разделяла их распаленные страстью тела.
Каролина застонала, когда Берт уверенно раздвинул коленом ее бедра, и крепко обхватила ладонями его спину, нетерпеливо вонзая ногти во влажную кожу.
С губ его сорвался долгий низкий стон, больше похожий на рычание.
— Берт! — горячечно шепнула Каролина. — О, Берт, любовь моя, да, да…
И закричала, с силой откинув голову, когда он овладел ею. Казалось, плоть их плавится в жарком хмельном мареве. Обнаженные тела двигались в слитном безумном ритме, и душный полумрак оранжереи осенял их сотнями ароматных цветов, словно благословляя их страсть.
— Каролина! — выдохнул Гилберт, погружаясь все глубже в медовую сладость ее потаенного естества. — Каролина!
И стиснул зубы, с восторгом ощущая, как вскипает в крови пламя наивысшего блаженства.
Каролина закричала, впиваясь ногтями в его спину. Казалось, мир вокруг нее взорвался миллионами ослепительных искр.
Она бессвязно и лихорадочно твердила имя Берта, вместе с ним сгорая в упоительном огне наслаждения.
Час спустя Гилберт на руках вынес Каролину из оранжереи. Обессиленные страстью, они лежали в прохладной траве, не заботясь о том, что кто-то может их увидеть.
К счастью, начальник охраны в это время обходил дальние участки садов.
Гилберт и Каролина долго лежали обнявшись и глядели на яркие тропические звезды.
Потом они отыскали разбросанную одежду и оделись, едва держась на ногах от блаженной слабости.
Гилберту казалось, что он заново родился на свет. Он так долго боролся со своим желанием, что, наконец сдавшись, ощутил неведомое доселе наслаждение.
Он отвез Каролину домой, поцеловал на прощание долгим поцелуем и вернулся в отель.
Ночной портье протянул ему почту. Это были по большей части счета и деловая корреспонденция, среди которой оказался большой коричневый конверт со штемпелем местной почты.
