– Если тебе не нравятся мои пункты, нечего возмущаться и требовать от меня объяснений.
Брат и сестра сердито глядели друг на друга. Никто не желал отводить глаз.
Упрямые, неуступчивые. Они оба были сделаны из одного материала.
Потом Эдион шумно выдохнул удерживаемый воздух, разжал ее пальцы и стал разглядывать шрамы на ее ладони. К счастью, он не знал, что пару ран Аэлина нанесла себе сама: когда клялась на могиле Нехемии и когда они с Рованом стали карранам, навеки связав свою магическую силу.
– Ведь это я виноват, что у тебя появились эти шрамы, – вдруг сказал Эдион. – Пусть и косвенно, но виноват.
Да, братец. Умеешь ты сказать.
Аэлина ответила не сразу. Прошло минуты две или три, прежде чем она подняла голову.
– Начнем с того, что половину шрамов я получила вполне заслуженно. Видишь вот этот? – Она ткнула пальцем в тонкий шрам на внутренней стороне руки. – Им меня наградили в таверне за жульничество в карточной игре и попытку украсть деньги одного игрока.
Эдион сдавленно рассмеялся.
– Ты мне не веришь?
– Наоборот, очень даже верю. Просто я не думал, что ты настолько плохо играешь в карты, раз тебе понадобилось жульничать.
Он смеялся, но Аэлина все равно ощущала его страх. Тогда она расстегнула воротник камзола и показала брату целое ожерелье тонких шрамов.
– А вот эти – память о Бэбе Желтоногой, верховной ведьме клана Желтоногих. Мы с нею сцепились. Я оказалась удачливее. Отсекла ей голову, а туловище разрезала на куски и сожгла в печке ее повозки.
– Вот оно что! А то я терялся в догадках, кто же это убил Желтоногую.
Аэлине захотелось обнять брата за одну эту фразу. Он больше не говорил, что боится за нее. И не поморщился, выслушав не самые приятные подробности кончины Бэбы.
Но она удержалась от объятий. Подойдя к шкафу, вынула бутылку вина.
– Удивительно, что вы не вылакали все мои запасы, пока были тут на постое. – Она прищурилась, оглядывая содержимое полок. – Но крепеньким кто-то из вас неплохо угощался.
– Это дед Рена.
Откупорив бутылку, Аэлина даже не стала наливать вино в бокал, а уселась на диван и сделала несколько глотков прямо из горлышка.
– Садись рядом. Покажу тебе еще забавный шрамчик.
Эдион послушно сел. Он занимал почти половину дивана. Аэлина закатала рукав. Возле ее локтя белым зигзагом тянулся довольно толстый шрам.
– Прощальный подарок от предводителя пиратов. Я там перетряхнула всю его Бухту Черепов, освободила рабов и вообще недурно повеселилась.
Эдион взял у нее бутылку и тоже сделал несколько глотков.
– Интересно, тебя хоть кто-то научил смирению?
– Если ты не научился, с какой стати учиться мне?
Эдион засмеялся, затем шевельнул пальцами левой руки. Три пальца были искривлены.
– Память об адарланских лагерях, где я обучался. Я с недостаточным почтением ответил одному младшему командиру, и этот придурок сломал мне пальцы. Потом еще раз, поскольку я высказал ему все, что о нем думал.
Аэлина восхищенно присвистнула. Храбрость у Эдиона сочеталась с бунтарским духом. Как же ошибался адарланский король, думая, будто приобрел себе верного вассала. Гордость за брата смешивалась с легким чувством стыда за себя.
Тем временем Эдион сбросил рубашку, обнажив свой мускулистый живот и жуткого вида шрам, тянущийся от ребер до пупка.
– Битва при Розамеле. На меня бросились с громадным охотничьим ножом. Лезвие все в зазубринах, а самый конец еще и загнут. Этот поганец ударил меня под ребра и потом располосовал мне шкуру до самого пупа.
– Представляю. Как он еще тебе кишки не выпустил?
– Повезло. Он собирался, но я сумел вывернуться. Неплохой был урок. С тех пор я оценил важность доспехов.
Они снова забыли о времени. Попивая вино, они рассказывали друг другу о ранах, полученных за годы разлуки. Аэлина решилась снять костюм и показать ему израненную спину и прихотливые узоры татуировки, которыми она прикрыла шрамы Эндовьера.
Когда она снова уселась на диван, Эдион показал ей особо значимый шрам, полученный в первом бою. Адарланский король «наградил» его мечом Оринфа. Мечом ее отца.
Хромая, Эдион отправился в свою комнату и вернулся с мечом в ножнах.
– Этот меч принадлежит тебе, Аэлина, – хрипло произнес Эдион.
Она шумно сглотнула. При виде отцовского меча у нее сжалось сердце. Аэлина кусала губы, чтобы не заплакать. Меч Оринфа – с ними. Традиция не прервалась.
– Нет, Эдион. Теперь он твой.
Он по-прежнему держал ножны на вытянутых руках.
– Я был всего лишь хранителем.
– Он принадлежит тебе, – повторила Аэлина. – Больше никто не заслуживает права носить меч Оринфа.
Даже она.
Эдион вздрогнул и опустил голову.
– Излишек вина делает тебя сентиментальным, – засмеялась она.
Эдион бережно положил меч на столик и со всей силой плюхнулся на диван. Аэлина едва не слетела с подушки.
– Не ломай мою мебель, увалень!
Эдион взъерошил ей волосы, потом с наслаждением вытянул свои длинные ноги и вздохнул.
– Десять лет не виделись, а твое отношение ко мне ничуть не изменилось. И это – моя любимая сестра!
Аэлина двинула ему локтем в ребра.
Прошло еще два дня. Аэлина по-прежнему куда-то исчезала и возвращалась, густо забрызганная грязью. Пахло от нее так, словно она побывала у Хелласа в гостях. Эдион сердился, топал ногами, но изменить ситуацию не мог. Ему осточертели прогулки по крыше. Стены комнаты начинали его теснить, и он стал подумывать, не перебраться ли ему на первый этаж, где все-таки просторнее.
По правде говоря, дело было не в тесноте жилища Аэлины. Эдион не любил замкнутых пространств. Его тянуло в лес, в простор полей. Он соскучился по свежему ветру, ударяющему в лицо. С каким бы удовольствием он бы сейчас оказался в военном лагере легиона Беспощадных. Как давно он не видел своих бойцов, не сидел с ними у костра, не смеялся рассказам о чьих-то похождениях. Прежде, когда солдаты начинали рассказывать о доме и семьях, Эдион втайне им завидовал. Теперь все изменилось. Он не одинок. У него есть семья. Его Аэлина. И дом есть.
Вот только торчать взаперти ему все тяжелее и тяжелее.
Эдион чувствовал себя волком, посаженным в клетку. Скорее всего, он и выглядел так, ибо Аэлина, вернувшись после очередной таинственной отлучки, остановилась и выпучила глаза.
– Сдаюсь! – объявила она, поднимая руки. – Из двух зол я выбираю меньшее. Пусть лучше ты сломаешь себе шею, чем от скуки начнешь ломать мою мебель. Ты хуже собаки.
