Аэлина кусала губы, сжимая и разжимая пальцы. Все слова застревали у нее в горле. Рован продолжал смотреть на цветочницу. Та улыбалась проходящей женщине. От этой девчонки исходил какой-то внутренний свет.
– Я был недостоин ее, – тихо сказал Рован.
Аэлина сглотнула. У каждого из них были раны, которые еще ждали исцеления, но эта… Как и когда-то, на его откровенность она ответила своей.
– И я была недостойна Саэма.
Наконец Рован перевел взгляд на нее. Аэлина была готова на что угодно, только бы погасить острую душевную боль, наполнявшую глаза Рована.
Он коснулся ее руки:
– Идем. Я хочу тебе еще кое-что показать.
Проникнуть в пустующий Королевский театр оказалось совсем несложно. Здание никто не охранял. Вскоре Аэлина и Рован уже сидели на балке под золоченым куполом. Аэлина жевала лимонное печенье, купленное по дороге у разносчика, и болтала ногами, глядя вниз. Театр оставался таким, каким она его помнила, не считая темноты и тишины…
– Это место я любила больше всех на свете.
Аэлина говорила совсем тихо, но пустота зала усиливала каждое ее слово. Они с Рованом пробрались сюда через крышу, оставив люк открытым. Оттуда лились солнечные лучи, освещая потолочные балки и купол. Чем ниже, тем они делались слабее. Тускло поблескивали медные перила. Ярко-красный занавес на сцене уже тонул в сумраке.
– У Аробинна была своя ложа, и я ходила сюда почти каждый вечер. Иногда мне не хотелось наряжаться. Были вечера, когда я занималась совсем другим делом и могла заглянуть сюда всего на час. Тогда я проникала через крышу и садилась на балку, как сейчас.
Рован доел печенюшку. Он продолжал вглядываться в темное пространство зала. После рынка он не произнес ни слова, погрузившись в свои глубины, куда Аэлине было не добраться. Потому она несказанно обрадовалась, когда он заговорил:
– Таких громадных, роскошных театров я еще не видел. Даже в Доранелле. Там все театры очень старые. Никаких кресел. Где скамейки, а где просто ступеньки, на которых сидят.
– Второго такого театра, наверное, нет нигде. Даже в Террасене. А там были потрясающие театры.
– Тогда ты построишь новый.
– На какие деньги? Думаешь, народ согласится голодать, пока я для своего удовольствия строю театр?
– Возможно, не сразу. Но если ты посчитаешь, что такой театр необходим Оринфу, необходим Террасену, то обязательно построишь. Артисты для королевства не менее важны, чем солдаты.
Те же слова она не так давно слышала от Флюрины. Она не представляла, как сейчас выглядит Оринф. Возможно, там не до театров.
– Этот театр закрыли несколько месяцев назад, а я до сих пор слышу музыку. Она разлита в воздухе.
Наклонив голову, Рован вглядывался в сумрак зала. Наверное, его фэйские чувства ощущали все это острее.
– Музыка продолжает здесь жить… Только молча.
От его слов у Аэлины защипало в глазах.
– Жаль, что ты не видел Королевский театр во всем блеске. Каждую осень здесь исполняли «Стигийскую симфонию». Пейтор дирижировал оркестром. Иногда я ощущаю себя тринадцатилетней девчонкой, которая сидела вон там, слушала эту симфонию и плакала от божественной музыки.
– Ты плакала?
В глазах Рована промелькнули воспоминания. Не о музыке. О том, как он изматывал Аэлину учебой. И ведь было это совсем недавно, правда далеко отсюда. Сколько раз, измотавшись за день, Аэлина мысленно слышала музыку, и это успокаивало ее взбудораженную душу и пробудившуюся магию.
– Самым красивым в «Стигийской симфонии» был финал. После концерта я возвращалась в Башню ассасина, а эта музыка продолжала звучать у меня в голове. Я училась убивать… даже убивала, но музыка звучала и звучала. Ассасин, любящий музыку. Безумие какое-то. Но я захотела научиться играть на клавикордах. И научилась. Ночью, когда никто не слышал, я пыталась повторить финал симфонии. Сначала играла по слуху, потом раздобыла ноты.
Об этом Аэлина не рассказывала никому. Свою любимую симфонию она всегда слушала одна.
– В театре найдутся клавикорды? – вдруг спросил Рован.
– Я так давно не играла. Это жуткая затея. Могу объяснить почему.
Причин было не меньше десятка. Аэлина назвала их все, пока раздвигала тяжелые створки занавеса.
Ей доводилось бывать на этой сцене. Аробинн входил в число попечителей Королевского театра и потому получал приглашения на особые празднества. Сцена, куда несколько раз выходила Аэлина, казалась священным алтарем. Сейчас она больше напоминала гробницу. Свечка, найденная Рованом, едва разгоняла темноту.
Похоже, на сцене все оставалось таким, каким было в вечер последнего концерта. Тогда музыканты доступным им способом выразили протест против бойни в Эндовьере и Калакулле. До сих пор их судьба оставалась неизвестной. Скорее всего, с музыкантами расправились тем же вечером. В мире, содрогающемся от ужасных деяний адарланского короля, просто смерть становилась чуть ли не благом.
Стискивая зубы, Аэлина подавила волну знакомого обжигающего гнева.
Рован стоял возле больших концертных клавикордов и поглаживал крышку, словно это был не музыкальный инструмент, а спина породистой лошади. Аэлина подошла к клавикордам и остановилась в нерешительности.
– Играть на таком знаменитом инструменте… Мне это кажется святотатством.
Эхо громко повторила каждое ее слово.
– С каких это пор тебя обуяла набожность? – язвительно усмехнулся Рован. – Скажи, где мне встать, чтобы лучше слышать?
– Поначалу тебе вообще стоит заткнуть уши.
– Стеснительность напала?
– Вдруг Лоркан рыщет где-то поблизости? – проворчала Аэлина. – Услышит мое бренчанье и распишет Маэве, что я играть не умею… Вставай вон туда. – Она показала место на сцене. – Левее. А теперь замри и не мешай мне сосредотачиваться.
Усмехаясь, Рован встал в указанном месте.
Аэлина смахнула пыль с гладкой скамейки, потом подняла крышку, обнажив сверкающий ряд белых и черных клавиш. Ноги привычно встали на педали, однако пальцы не торопились прикасаться к клавишам.
– Я не играла с тех самых пор, как погибла Нехемия, – сказала Аэлина, чувствуя тяжесть каждого произнесенного слова.
– Если хочешь, давай придем сюда в другой день, – предложил Рован.
Вполне здравое предложение. И тем не менее…
– Другого дня может и не быть. А мне так недостает музыки.
Рован молча кивнул и замер со скрещенными руками.
Аэлина осторожно опустила пальцы на прохладные клавиши. Они ждали ее прикосновения. Большой зверь, умеющий издавать звуки и дарить радость, давно ждал, когда его разбудят.
– Мне нужно разогреть пальцы, – пояснила Аэлина.
