Добродетель – более сложное понятие, чем кажется. Поскольку права человека – самоочевидное добро, мы полагаем, что совершаем благодеяние, способствуя их реализации. Но не всегда все так однозначно. Если бы США слишком настойчиво выступали за соблюдение прав человека в Иордании в 1970–1980-х гг., король Хусейн мог бы растратить все силы в борьбе за свое выживание. Это справедливо и для Египта, где политика США, сосредоточенная исключительно на соблюдении прав человека, могла бы ослабить позицию президента Хосни Мубарака, чей преемник, вероятно, еще с меньшим уважением относился бы к этим правам. Это справедливо и для Туниса, Марокко, Турции, Пакистана, Грузии и многих других стран. Несмотря на деспотичность режимов в таких странах, как Азербайджан, Узбекистан или Китай, вакуум власти, который мог бы прийти на их место, способен причинить еще бульшие страдания.
Для Макиавелли добродетель противоположна справедливости. Современные республиканцы и демократы со своим бесконечным занудством по поводу ценностей гораздо больше напоминают средневековых клириков, лицемерно разделявших мир между добром и злом, чем прагматиков эпохи Возрождения.
Замечание Исайи Берлина о том, что ценности Макиавелли нравственные, но не христианские, повышает возможность параллельного существования нескольких, но несовместимых систем ценностей. Например, если бы первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю подписался под американской доктриной индивидуальных свобод, то меритократия, общественная честность и экономический успех, которые появились благодаря его мягкому авторитаризму, были бы невозможны. В то время как Сингапур находится среди мировых лидеров по индексу экономической свободы – свободы от конфискации имущества, от непостоянства налогового законодательства, от обременительного регулирования и т. д., западноафриканское государство Бенин с его парламентской демократией располагается в нижней четверти этого индекса [20].
Идеал Макиавелли – «хорошо управляемая patria», а не индивидуальная свобода. «Хорошо управляемая patria» временами бывает несовместима с агрессивными медиа, чьи поиски «правды» способны дать чуть больше, чем неудобные факты, выдернутые из контекста, поэтому риск разоблачения может вынудить лидеров изобретать новые методы скрытности. Чем больше «ученые эксперты» требуют «нравственности» в решении сложных заокеанских проблем, где все варианты либо плохи, либо сопряжены с большим риском, тем больше virtù может потребоваться американским лидерам, чтобы обмануть их. Современные медиа подрывают политическую власть так же, как жрецы Древнего Египта, риторы Греции и Рима и теологи средневековой Европы. Хотя недоверие к власти лежит в основе американского кредо, у президентов и военачальников будет возможность получить передышку от нападок СМИ, чтобы разобраться с проблемами принимаемых в последнюю секунду решений в будущей войне.
Идеалы Макиавелли оказали влияние на отцов-основателей Соединенных Штатов. У основателей, безусловно, было больше веры в рядового человека, чем у Макиавелли. Тем не менее память о фиаско парламентской власти Оливера Кромвеля в Англии середины XVII в. вызывала у них здоровое недоверие к массам. «Люди честолюбивы, мстительны и алчны», – пишет Александр Гамильтон, вторя Макиавелли (и бессознательно – древним китайцам) [21]. Вот почему Джеймс Мэдисон предпочитал «республику», в которой прихоти масс фильтруются через «их представителей и агентов», прямой «демократии», в которой люди «осуществляют правление лично…» [22].
Мудрость Макиавелли заключается в утверждении, что политикой движут основные потребности и эгоистичные интересы, и это может быть хорошо само по себе, поскольку конкуренция эгоистичных интересов – основа компромиссов, в то время как жесткие нравственные споры ведут к войнам и гражданским конфликтам, что редко является лучшим выбором.
Макиавелли подчеркивает, что «все связанное с человеком подвижно и не может оставаться неизменным». Основные потребности непреодолимы, потому что, как объясняет гарвардский профессор Харви Мэнсфилд, «человек или страна могут позволить себе великодушие сегодня, но что будет завтра?» [23]. У США, возможно, достаточно сил, чтобы вмешаться в ситуацию на Восточном Тиморе сегодня, но смогут ли они воевать в Тайваньском проливе или на Корейском полуострове завтра? Ответ вполне может быть положительным. Если у нас есть силы предотвратить крупномасштабную трагедию нарушения прав человека, это хорошо и достойно осуществления при условии, что мы трезво оцениваем наши возможности не только на сегодняшний, но и на завтрашний день. В эпоху постоянного кризиса «предвидение беды» должно лежать в основе любой дальновидной политики [24].
Глава 6
Судьба и вмешательство
Замечание Макиавелли о предвидении беды подводит нас к одному из самых болезненных вопросов в международных отношениях: когда война, злодейство или другая опасность становятся предсказуемыми?
Полибий, писавший во II в. до н. э., полагал, что истоки войны Александра Великого против Персии в 333 г. до н. э. следует искать десятилетиями раньше, еще при жизни Филиппа II, отца Александра. Поскольку Полибий сам был государственным деятелем и имел доступ к обширным материалам, он объяснял, что «причина возникает первой в данной цепи событий, а начало – последним» [1]. Под «причиной» он понимает условия, «которые заранее влияют на наши цели и решения», а под «началом» – только непосредственные действия, которые провоцируют катаклизм.
Так, решения, принятые югославским руководством в конце 1980-х – начале 1990-х гг., были просто «началом» недавней войны, а не причиной. Причина может крыться в гражданской войне, которая вспыхнула в Югославии во время Второй мировой войны или, более вероятно, в начале 1980-х гг., когда разваливающаяся экономика, разлагающиеся структуры безопасности времен холодной войны и восстания этнических албанцев против сербов в Косове в сумме обострили этнические противоречия и создали благоприятные условия для эскалации насилия.
Благоприятные условия означают не неизбежность, а лишь значительную возможность, если политики игнорируют очевидное. Югославия была не настолько непроницаема или сложна, чтобы Маргарет Тэтчер не могла остановить распространение войны на территорию Боснии сердитым шлепком своей сумочки на любом из нескольких совещаний НАТО в 1991-м или в начале 1992 г., если бы еще была премьер-министром.
Поскольку раннее предупреждение – sine qua non предотвращения кризиса и поскольку конкретные обстоятельства, а именно переворот в Консервативной партии, приведший к отстранению Тэтчер от власти в 1990 г., предсказать было невозможно, международная политика должна быть искусством целенаправленного сбора той информации, которую можно предвидеть, чтобы создать схему, пусть и нечеткую, будущих событий. Таков урок предвидения беды Макиавелли.
Предвидеть можно то, что изменяется медленно или совсем не изменяется: климат, ресурсную базу, темпы урбанизации, межэтнические отношения, силу среднего класса и т. п. Одна из причин, по которым ООН продолжает отслеживать уровень грамотности и уровень рождаемости, а затем в соответствии с этими показателями классифицирует государства в «Индексе человеческого развития», в том, что они наглядны для настоящего и полезны для будущего.
