Когда девочки рядом со мной в хоре с поволокой на глазах радостно пели о горах, озаренных пурпурным светом, я от злости больно пихала их локтем. Они в изумлении поворачивались ко мне, а я извинялась, будто это вышло случайно. Просто не могла сдержаться.
По выходным Кэрол Шарп возвращалась домой из воскресной школы: черные блестящие волосы разделены пробором и закреплены двумя пластиковыми заколками-пряжками, из-под розового платья местами торчит край комбинации, а я перекапывала клумбу в поисках червей. Кэрол объявляла: Господь сотворил людей из глины, на что я твердо отвечала: я точно не из глины. И спрашивала:
– Если Бог так любит людей, почему он разрешил Смерти нас уничтожать? Но Кэрол была готова к такому вопросу.
– В мире есть тайны, которые Господь не хочет нам раскрывать, – отвечала она.
После этого я направляла на нее садовый шланг и включала максимальный напор воды. Что-то умерло во мне со смертью бабушки. Я по ней нисколько не скучала, но остро ощущала утрату веры в мировой порядок.
Сам Личфилд располагает к таким мыслям. Природа тут такая, что не забалуешь. Надо защищаться. Однажды утром с семьей друзей я переходила поляну рядом с плантацией сахарного тростника, как неожиданно собаки задержались у ног маленькой девочки. Рядом шли мужчины с ружьями. Чей-то отец сказал, чтобы все замерли, и навел винчестер на место рядом с испуганной четырехлеткой в красных кедах. Мужчина выстрелил, змея отлетела на десять метров и со шлепком упала в траву, где на нее накинулись собаки.
В этих местах стоит носить оружие по причинам, совсем не связанным с другими людьми. Сама природа Личфилда делает прекрасную рекламу огнестрельному оружию. Здесь в лесах достаточно ядовитых змей, пауков и всякой кусающейся гадости.
На пляже стоят таблички с предупреждением не заходить в заросли взморника морского – там водятся аллигаторы. Вода Мексиканского залива теплая, как в тазу после мытья посуды, и коричневого цвета. В воде встречаются змеи и скаты. Иногда на людей нападают и акулы, хотя за последние пару десятков лет они никого не убили. Течение здесь настолько сильное, что не успеешь оглянуться, как тебя вынесет на Кубу.
После возвращения матери мы всей семьей поехали на пляж Макфадден-бич.
Мы даже не знали, что именно в этот день она приедет.
Однажды утром мама вошла в дверь, даже не поздоровавшись.
– Привет, Джо, – сказал отец. – Кофе будешь?
Она механически покачала головой, как игрушки на панели автомобиля. Мы с Лишей бросились к ее ногам.
Мама сидела на табурете на кухне, а мы – на линолеуме у ее ног. Она была в чулках без туфель, что неудивительно: ничто не убьет пару хороших туфель на каблуках быстрее вождения автомобиля – так она говорила. На чулках были затяжки. Я начала играть с ниткой, потянула так, что стрелка поползла дальше, до колена. Я спросила мать, щекотно ли ей. Но она лишь похлопала меня по руке. Со времени прибытия она не сказала ни слова. Закрыв глаза, мама массировала себе виски.
Лиша начала разминать мамины уставшие ступни, покрытые мозолями от многолетнего хождения на высоких каблуках. Глядя на это, я вспомнила библейские истории о мытье ног странникам. Потом отец подошел к маме сзади и начал большими пальцами рук разминать ей шею и плечи, и она блаженно откинулась назад. Наверное, она чувствовала себя, как Гулливер среди лилипутов. Глядя на нее с пола, я подумала о том, что на самом деле она гораздо выше, чем мне казалось. Я заметила морщинки под глазами, на которые раньше не обращала внимания, и на румянах были дорожки от слез. Но помада выглядела свежей, видимо, мать подкрасила губы, когда подъезжала к дому.
На следующий день мы поехали на пляж, чтобы немного подбодрить маму. По крайней мере, у нас был такой план. Она ничего не рассказывала про похороны и Лаббок, только сообщила нам, что было мало людей, а дорога туда и обратно показалась очень длинной. Нашей семье не удавались пикники и совместные поездки. Если нас собрать в ограниченном пространстве, скажем, в «Форде», и посадить в купальных костюмах на сиденья, оббитые искусственной кожей, долго мы не выдержим. К концу поездки мы с Лишей на заднем сиденье тараторили без умолку «Мама-папа, мама-папа». Отцу надоело, и он махнул огромной рукой на уровне наших шей, отчего мы быстро присели. В этот момент машина въехала на песчаную дюну пляжа и понеслась вниз к заливу и Макфадден-бич.
Солнце садилось. Мы всегда приезжали на пляж, когда на нем не было людей, несмотря на то что в это время суток состояние воды и берега не располагало к купанию. Океаном принесло на пляж мусор от урагана и остатки нефти.
Мы припарковались на песке с видом на прибой. Как только мы вышли из машины, почувствовали вонь выброшенных на берег косяков рыб. Отец начал выгружать вещи из багажника.
Мы с Лишей бросились к воде в расчете на то, что мама последует за нами. Она выросла в пустыне, поэтому могла весь день провести на пляже, сидя по-турецки у кромки воды, пропуская мокрый песок сквозь пальцы и возводя крепости с витиеватыми башенками. Она совсем не умела плавать, но очень любила лежать в надутой камере шины и часами качаться на волнах. Но в тот день она даже не намочила ноги до колен. Мы прыгали в волнах прибоя. Я заметила, что мама идет от машины к дюнам. Солнце было уже низко над горизонтом справа от меня, и я прикрыла глаза рукой, чтобы лучше ее видеть. Она вошла в диск заходящего солнца, потом вышла из него и превратилась в тень.
Потом ее тень поднялась по истертым ступенькам пивной под названием «Бриз Инн» – маленькая хижина с террасой на высоких тонких сваях. Сильные штормы периодически ее сносили, после чего она непременно восстанавливалась. Клиентами пивной были ловцы креветок и отцы семейств, не выдерживавшие семейный пикник без выпивки. Я внимательно следила, как мать в черном купальнике поднималась по ступенькам пивной. Она накинула на себя отцовскую белую рубашку. У матери были красивые, стройные и длинные ноги, она шла по невидимой линии, соблазнительно покачивая бедрами, и меня это почему-то расстроило. В руках у мамы был большой альбом, словно она хотела сделать пару портретов местных рыбаков. Но, стоя по щиколотку в чуть теплой воде, я с холодной уверенностью осознавала: она идет туда, только чтобы напиться.
Я очень расстроилась и, неожиданно развернувшись, зачерпнула ладонями воду и облила Лишу. Сестра закрыла лицо руками, чтобы вода не намочила ее залаченную челку, и показала мне средний палец. Как раз в этот момент из-за машины появился отец.
Лиша увидела папу, но не перестала показывать «фак», а спрятала руку за спину и какое-то время так стояла.
Я отлично помню, как отец шел к нам по пляжу. На нем были синие плавки и черные кеды. На ходу он надевал бейсболку с «Одинокой звездой»
[23] и синюю рабочую рубашку. У него была легкая, расслабленная и неторопливая походка человека, который отказывается торопиться. Его мускулистая грудь и ноги были незагорелыми. По икре проходил длинный красный шрам. В свое время на ранчо его дяди Ли Глисона отца выбросила из седла и протащила по загону лошадь, которую он объезжал. Рана была такая, что виднелось чуть ли не пятнадцать сантиметров кости. На той же ноге чуть выше колена проходил еще один рваный шрам от шрапнели со времен войны. Шрапнель так и осталась в папиной ноге, ее не вынули. Несмотря на эти раны, отец не хромал. Он смотрел на нас весело и лукаво. Вполне вероятно, он заметил, что Лиша показывает за спиной средний палец, и это его развеселило.
