Большая часть пути прошла не по асфальту, а по грунтовой дороге, поэтому пыль стояла страшная. Кругом были одни лошади – каштановые, буланые, пятнистые или серовато-коричневые. Они бежали ровными рядами, синхронно отталкиваясь копытами. Было так громко, что я не слышала собственных мыслей и онемела. Мы мчались так быстро, что я начала получать удовольствие от собственного страха. Лелея страх, я наклонилась поближе к шее лошади и понеслась вместе со всеми.
На следующий день пикап мистера МакБрайда подъехал к нашему дому. Сзади автомобиля был прицеплен трейлер, в котором находились наши лошади. Наверное, МакБрайд считал, что в наступающем учебном году мы с Лишей будем ездить в школу на лошадях.
Мама решила двигаться на запад, в горы. Красным фломастером она отметила на карте точку, обозначавшую поселение, в котором она купила бар. Когда пьющая мать покупает себе бар в городке, о котором ты в первый раз слышишь, сообщение об этом ты воспринимаешь в удивленном безмолвии.
По словам мамы, вложение в бар «Лонгхорн» мало чем отличается от того, когда ты прячешь деньги в носок и засовываешь их под матрас. Она сказала, что у Гектора в этом городке есть родственники. Если мы останемся в нашем доме, то нам с Лишей придется в шесть часов утра садиться на автобус, который будет отвозить нас в школу. «Вы же не будете в восторге от такой перспективы?» – спросила она.
Мы с Лишей упаковали одежду в круглые чемоданы с логотипами Барби. Из окна машины я смотрела, как наш дом удаляется и становится все меньше. Потом его заслонила осиновая роща, и машина поехала по горному серпантину.
Я сказала Лише, что мы никогда сюда не вернемся. Сестра ответила, что это последнее, что должно меня волновать. Она наклонила голову, словно чайка при сильном встречном ветре, и исподлобья смотрела на окружающий мир. Лиша втягивала подбородок и уходила в себя, чтобы собраться с силами и быть готовой к грядущим изменениям в нашей жизни. Меня тоже охватывали плохие предчувствия. Я поняла, что даже если отец сейчас и захочет нас найти, то не сможет этого сделать.
Мы ехали целый день. Всю дорогу мама разглагольствовала о том, как мелко и провинциально мы жили в Техасе, в котором существует музыка только кантри и зайдеко
[50] и нет никаких других книг, кроме каталога «Сирс». По ее словам, пределом мечтаний женщины в Техасе могут быть только огромная морозильная камера, заполненная до отказа собственно нарезанной олениной, и виниловый пуфик, на который можно положить усталые ноги в конце дня. Мать настолько разошлась, что даже зачем-то выбросила в окно свой черный берет. Я оглянулась и увидела, что берет остался лежать на обочине, словно сбитое машиной животное.
К тому времени как ее «Импала» стала подниматься с равнины в горы, солнце начало садиться. Я стояла на заднем сиденье и смотрела в затылки матери и Гектора. Профиль Гектора всегда напоминал мне о какой-нибудь рептилии. Мне кажется, он очень хотел, чтобы мы переехали в тот городишко. Мать положила ногу в ковбойском сапоге на приборную доску и начала петь старую песню:
Я старый пастух на ранчо в Рио-Гранде,
Но ноги у меня не кривые и лицо не загорелое,
Я знаю все ковбойские песни,
Которые выучил из песен по радио…
XI. Школа для лентяев
Фары автомобиля осветили придорожный щит, сообщавший, что мы въезжаем в Антилоп. Отцы города надеялись привлечь горнолыжников, которые, не обращая внимания, проезжали съезд и билборд, написанный красным курсивом. Городок Антилоп был основан во время золотой лихорадки, здесь находились залежи серебра и меди, но сейчас эти металлы уже давно не добывали. Лиша прикорнула на моем плече, и я растолкала ее, чтобы она могла взглянуть на место, в которое мы приехали.
Мать постоянно рассказывала нам о городах. Вечером в качестве сказки она могла рассказать нам об античных Афинах времен Сократа и о том, как там жили люди до появления циников и до того, как стало модным резать себе в ванне вены. Она рассказывала нам о Париже 20-х годов прошлого века, о Вене, в которой больной и потный Моцарт писал свой собственный реквием.
Мама в 1940-х годах жила в Нью-Йорке. Она постоянно твердила нам о том, что мы по праву являемся обитательницами большого города. Но город, в который мы при ехали, был совсем небольшим. Мы проезжали по его главной улице, на которой горела только пара вывесок баров. В нем не было роскошных ресторанов, у входа некоторых стояли бы швейцары, готовые в любую секунду вызвать такси.
Днем виды вокруг городка были сногсшибательными. Горы просто нависали над ним. Небо часто было серого цвета, что напомнило мне о небе, описанном в романе «Дракула», действие которого происходит в Карпатах, поросших такими же цепляющимися за скалы деревьями.
В то время я основала фан-клуб Дракулы, единственным членом которого и являлась. Я придумала и расписала в своем дневнике длинную и болезненную церемонию инициации в клуб Дракулы: сначала нужно было проколоть иголкой палец и смешать свою кровь с кровью других членов клуба. Я проколола оба указательных пальца, чем продемонстрировала Лише, как серьезно отношусь к своей затее. После этого нужно было облить руку бензином, поджечь ее и держать поблизости мокрое полотенце. Этот трюк я видела в Личфилде на одном из празднований Хэллоуина. (Сама я этого еще не делала в ожидании новых членов клуба.) Кроме этого на основе романа Брэма Стокера я написала заклинание из трех или четырех слов языка, на котором говорят в Трансильвании. Пройдя эти ритуалы, член клуба имел право красным фломастером поставить себе две точки на сонной артерии. Лиша отказалась пройти посвящение. Она отказалась стать членом клуба даже после того, как я обещала назначить ее вице-президентом.
Атмосфера Антилопа располагала к созданию закрытых и тайных обществ, а также к проведению сатанинских ритуалов. В немецком магазине с потолка свисали окорока и колбасы, привязанные бечевкой. Когда я в первый раз открыла тяжелую дверь магазина, услышала звяканье огромного звонка и увидела свисающее с потолка у меня над головой мясо, я почувствовала, словно живу в Средневековье. Все напоминало старую гравюру, на которую я натолкнулась в одной из маминых книг по искусству. Помню, что на той гравюре было изображено, как инквизиция борется с еретиками: на городской площади повесили нескольких еретиков, у трупов которых отваливались руки и выпадали глаза.
Владельцем того немецкого магазина был человек по имени Олаф, управлявший делами вместе с сестрой Анной. Брату с сестрой было где-то под сто лет, и каждый раз, входя в их магазин, я чувствовала, что они заняты больше собой, чем покупателем. Древние брат и сестра отбрасывали на потертый пол из линолеума странные тени в виде вопросительных знаков.
Они угощали меня дешевыми леденцами и давали попробовать плавленый сыр собственного производства настолько яркого оранжевого цвета, что он наверняка светился бы в темноте. Продукты и товары на полках магазина были произведены во времена Эйзенхауэра: упаковки стирального порошка, стоявшие в витрине пирамидкой, выцвели, а текст, написанный на них мелким шрифтом, невозможно было прочитать. Консервы, казалось, говорили: «Съешь меня на свой страх и риск».
