– Завтра.
Они идут наверх устраиваться. Затем спускаются и, взяв с собой Берти, отправляются встречать Эда и Софи. Я надеваю свой старый синий фартук. Надо порезать рыбу. Все в холодильнике, там же креветки. Я начинаю с сельдерея, лука и чеснока. Включаю радио послушать рождественские песни. Знакомые мелодии успокаивают, чуть смягчают боль.
В дверь стучат. Наверное, Тэд. Опять потерял ключ. Я ополаскиваю руки и спешу открыть. Глаза слезятся от лука. Не хочется, чтобы он видел меня в таком виде.
Секунду или две в темноте ничего не видно. Затем в полукруг света выходит Дэн. Я его целую. Он смущенно краснеет. И я смущена.
– Спасибо за елку. Она такая славная. Ее украсила Софи… подруга Эда. Они вечера приехали.
– Почему вы плачете? – спрашивает Дэн.
– Я не плачу. Это лук. Вот, готовлю. Входи, поужинай с нами.
– Нет, я ненадолго… – он на мгновение замолкает. – Пришел поблагодарить за рисунки.
Мы молчим, затем он кивает, поворачивается и уходит, опустив плечи. Явно опечален, но непонятно чем.
Я возвращаюсь к рыбе. Добавляю пряности, шафран, вино. В кармане гудит телефон – пришло сообщение. Вытираю руки, достаю.
К Рождеству не успеваю. Постараюсь к Новому году. Т.
Ни извинений, ни сожалений. Ни «целую», ради приличия. Ни приветов Тео и Эду. Если рейс отменили, почему не объяснить? Но я обещала себе, ничему, что касается его, не удивляться. Убираю телефон, потому что ответного сообщения посылать не собираюсь. Не приедет к Рождеству, ну и ладно.
Бристоль, 2009
Шесть дней спустя
Тэд мне изменил. Это неприятно, но устраивать разбирательство сейчас не время. Мы разберемся потом, когда боль утихнет.
Позже утром Тэд позвонил из полиции.
– Я им все рассказал. Это оказалось несложно.
Конечно, ведь полицейские мужчины. А относительно подобных вещей у них круговая порука. Подумаешь, переспал на стороне. Экая безделица.
Потом он приехал и вел себя как ни в чем не бывало. Мне показалось, даже как-то повеселел. Как нашкодивший мальчишка, который понял, что ему все сойдет с рук. В другое время я бы, наверное, так легко это не спустила, но сейчас обстановка была иная. И все же мне было любопытно.
– Они тебе поверили, не проверяя?
– Почему же, проверили! Вызвали Бет.
– Неужели?
– Да. И звонили в ресторан, в котором мы хотели поужинать, а он оказался закрыт. Там подтвердили.
«Мы» – как это замечательно звучит, когда речь идет о нем и молодой привлекательной женщине. После стольких лет супружеской жизни. Но я не должна позволить, чтобы это меня засосало.
– Я составила список, что нам нужно сделать.
Тэд отвел глаза.
– Давай забудем этот досадный эпизод, Дженни. Я очень устал, потом еще выпил, опьянел. Сглупил, понимаешь.
Сглупил. Не изменил, не солгал. Нет, всего лишь сглупил. Двадцать лет прожили, зачем обращать внимание на такие мелочи.
– Я не хочу сейчас говорить об этом.
– Но мы не можем притворяться, будто ничего не случилось, – он озадаченно поднял брови.
– Именно это я и намерена делать. Притворяться. Когда найдем Наоми, тогда и поговорим.
– Тебе безразлично, что я тебе изменил?
– Чего ты хочешь, Тэд? Чтобы я устроила сцену? Закатила истерику?
– Нет, конечно, но… – Он не знал, что сказать.
– Сейчас не время, – оборвала его я. – Понимаешь, не время.
Он на секунду задумался, потом пожал плечами и быстро заговорил:
– Ты права, сейчас нельзя терять время. Так что ты наметила?
– Поговорить с мисс Уинем.
– Мисс Уинем?
– Да, с директором школы. Я договорилась с ней встретиться в середине дня.
– Вот черт! – он беспомощно развел руками. – А я как раз перенес операцию на середину дня, из-за полиции.
– Я одна справлюсь. Посмотрю, может, кто-то в школе вспомнил что-нибудь важное. И я получила из типографии пятьсот экземпляров листовок с ее фотографией и сопроводительным текстом.
– Я думал, полицейские это уже сделали, – он задумался. – Одна листовка висит на фонарном столбе недалеко от нашего дома. А у школы что?
– В том районе их вообще нет. И я намерена обойти в городе все клубы, пабы, железнодорожные и автобусные станции. И всюду развесить. – Говоря это, я ходила по кухне, собирая папку с листовками, липкую ленту, кнопки, молоток, гвозди.
– Я хотел бы помочь вечером, если удастся пораньше уйти.
Мне неприятно было на него смотреть.
– Со мной пойдет Майкл.
– Как ты считаешь, следует нам сказать об этом мальчикам?
– Конечно нет.
Мне показалось, что он вздохнул с облегчением.
– Ты уверена?
– У них своих забот хватает. Ты же сам сказал, что просто сглупил.
После ухода Тэда я пошла в ванную. И там, в приятно теплой воде, меня не покидали страшные видения. Наоми в ссадинах, вся облепленная засохшей грязью. Нет, еще хуже – жидкой. И грязь везде, даже в ушах и во рту. Боже, а вдруг она мертва и лежит с открытыми глазами? И ртом… Я быстро вылезла из ванны и с ожесточением вытерлась. Думай о другом, о чем угодно, но о другом. Хоть капельку приятном. Вот, у мальчиков неплохо идут дела. У Джейд появилась надежда на выздоровление.
– Держись, не сдавайся, – шептала я, глядя в зеркало на свое бледное лицо. – Вызывай в памяти улыбающуюся Наоми, какой она была после премьеры, когда ее обнимал Тэд. Просто невозможно, что ты ее больше не увидишь. Так дождись этого, – продолжала я, не уверенная, с кем разговариваю – с собой или с ней.
От нашего дома до школы было всего пять минут ходьбы. Я проходила по этому маршруту сотни раз. Неужели за ней в последние недели кто-то следил? Да, Наоми увлеклась новым знакомым, но, возможно, был еще один, кто следовал за ней, отмечал ее распорядок, знал, когда она бывает одна.
Я вошла в кабинет директрисы. Мисс Уинем, представительная женщина за пятьдесят, поднялась с кресла. Она выглядела одинаково и на торжественных собраниях в конце учебного года, и на спортивных праздниках, и на школьных балах. Всегда аккуратно одета, волосы с проседью тщательно причесаны.
Мы обменялись рукопожатием.
– Я вам очень сочувствую, доктор Малколм. Тем более сейчас такое неспокойное время. Мы здесь стараемся, как можем, помочь расследованию. – Она оглядывала меня, как показалось, с некоторым любопытством.
– Спасибо. Я пришла узнать, не появилось ли что-нибудь… – На меня вдруг накатила такая невероятная усталость, что не удалось даже закончить фразу. Тем более что было очевидно: ничего нового она мне не сообщит. Все бесполезно.
