Открываю дверь в сад, смотрю в темноту. Тихо, шторм унялся. Я закрываю дверь и сажусь на пол, прижав спину к обогревателю. Рядом – кружка в чаем. Скальпель нарисовать легко; труднее передать дрожь пальцев.
Бристоль, 2009
Одиннадцать дней спустя
Эд вырвал руку и опустил рукав. Я попробовала его обнять.
– Что с тобой происходит?
Он поежился и отстранился.
– Но я хочу помочь.
Эд двинулся в гостиную, сел на диван и откинул голову, глядя в потолок. Я устроилась рядом.
– Ты можешь сказать, что происходит?
Он устремил на меня свои печальные глаза.
– Не говори папе.
– Ты брал лекарства из моей медицинской сумки?
Он не ответил.
– Но чтобы сделать такое, – я показала на его руки, – тех препаратов недостаточно.
Когда я снова попробовала закатать ему рукав, он отдернул руку с небольшим стоном. Мне показалось, что там есть припухлость.
– Давай поедим, а потом я посмотрю. Это может быть нарыв.
Мы молча поели. Он жевал, глядя перед собой в пространство.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я после кофе.
– Дерьмово.
– И давно это?
– Не знаю.
– Как часто?
– По надобности. – Он выдавливал из себя слова, словно каждое доставляло ему боль.
– И что ты принимаешь?
– Разное. – Он понизил голос до шепота, и мне пришлось наклониться. – Большей частью кетамин.
Мне стало дурно.
– Где берешь?
Он усмехнулся.
– Есть один человек в клубе.
– А как подсел?
– Как, как… сам не знаю… просто случилось.
– Но почему?
– Черт его знает. Может быть, Тео… Наоми…
– Ну, Наоми – это как-то понятно. Тебя угнетает чувство вины. А Тео при чем?
– Отстань, мама, – он начал качать ногой вверх-вниз.
Я оглядела комнату, как будто инструменты, которые бы помогли разрешить ситуацию, находились где-то здесь. В буфете на верхней полке.
– Но ты не виноват, я же тебе много раз это говорила.
– Мама, отстань.
– А деньги? Откуда у тебя деньги, Эд?
Он задергал ногой быстрее, затем вскочил и направился к лестнице.
– Ты куда?
– На Северный полюс.
Наверху хлопнула дверь, и я осталась сидеть в звенящей тишине, как после взрыва. Но это звенело в моей голове. Я смотрела на свои руки, еще вполне крепкие. Чего только они не делали! Принимали младенцев, вставляли катетеры и капельницы, зашивали кожу. Теперь вот ими мне предстояло оперировать собственного сына. Но я справлюсь.
Эд сидел, опершись на спинку кровати, с наушниками на голове. На коленях книга. Увидев меня, начал быстро листать страницы. Я села на кровать, и он резко отодвинулся.
– Пожалуйста, послушай меня внимательно.
Он напрягся и перестал переворачивать страницы.
– Родители в таких случаях немедленно сообщают в школу. А некоторые и в полицию. И то, и другое будет связано с неприятными для тебя процедурами. Но я предлагаю договориться.
Он снял наушники.
– Если ты согласишься пойти в реабилитационный центр, мы не будем сообщать ни в школу, ни в полицию. И конечно, тебе придется кое-что нам рассказать.
Он долго молчал, глядя на меня. Затем перевел взгляд на книгу на коленях.
– Мне нужно будет уйти из школы?
– Разумеется. Ведь ты поселишься в реабилитационном центре.
Он откинулся на спину и закрыл глаза.
Я осторожно завернула его рукав. Да, там была солидная припухлость величиной с небольшую сливу.
– Это опасно, Эд. Нам нужно срочно ехать в травмпункт.
– Сделай это сама.
Я не стала настаивать, боясь, что он откажется идти в реабилитационный центр. Принесла из машины стерильный хирургический комплект, который возила с собой на случай, если придется делать что-то экстренное у пациентов на дому. В сумке нашлись антибиотики. Потом я вымыла руки в ванной комнате в очень горячей воде. Да, ему будет больно, но придется потерпеть. Вытерев руки бумажным полотенцем, я надела хирургические перчатки и перестала быть матерью, став доктором. Стандартная процедура вскрытия нарыва хорошо мне знакома и не должна была вызвать затруднений. Я продезинфицировала его руку йодным тампоном, закрепила как следует и анестизировала область нарыва.
– Эд, я сделала заморозку, но все равно будет больно. В больнице тебе бы ввели более сильное обезболивающее.
– Делай спокойно, я вытерплю.
Я разрезала скальпелем кожу над нарывом, и оттуда брызнул густой желтый гной.
Эд вскрикнул и глухо застонал. Его лоб покрылся капельками пота. Я начала быстро выдавливать гной.
– Потерпи, скоро конец.
Я впрыснула антисептик, затем наложила на рану мягкий тампон, забинтовала, после чего дала ему проглотить ударную дозу антибиотиков. Пенициллин и метронидазол. Потом парацетамол и чай.
Я сидела на кровати, зажав свои дрожащие руки между коленями. Эд – рядом, с белыми губами.
– Папе не говори. Пожалуйста.
– Сам подумай: как я могу ему не сказать, если ты бросишь школу? Конечно, это ему не понравится, но он поймет. Папа знает, что такое борьба с вредной привычкой. Сам бросал курить много лет назад.
– Я не знал, что папа курил.
– Да. А иногда не только сигареты.
– Неужели? – Эд посмотрел на меня, и его глаза на мгновение засветились.
– Все ошибаются, мой дорогой. Главное – вовремя спохватиться.
– А вот мой замечательный брат, наверное, никогда не ошибается.
Я ждала, когда он снова заговорит о Тео, но у Эда слипались глаза.
– Я продавал их… в обмен на кетамин… – пробормотал он и заснул.
Понятно. Он брал лекарства из моей сумки и продавал, чтобы купить кетамин. А купить сильный наркотический анальгетик петидин и успокоительное и снотворное средство тазепам, я думаю, желающие находились.
Я закрыла дверь и тихо вышла с подносом. Только спустилась вниз, как зазвонил мобильный.
– Это передадут в новостях, – сказал Майкл. – Так что приготовьтесь.
Я опешила. Неужели журналисты узнали об Эде? О том, что он наркоман? Но Майкл продолжал, и я поняла, что это совсем другое.
– В лесу нашли брошенный голубой пикап.
