Борис бросился к двери – вдруг Грета там, – хотя и понимал, что она никак не могла незаметно для него перенестись на добрый десяток метров. Подбежал, с разбега рванул дверь на себя – и остановился как вкопанный.
Небольшая комната. Обои в мелкий цветочек. Коричневый линолеум. Подогнутый ковер. Старый шкаф с отходящей дверцей. Знакомый скрип, когда она покачивается от сквозняка. Стул, на нем пожелтевшая газета. Кровать, покрытая скомканным цветастым покрывалом. Несвежее белье в бурых пятнах. Женщина у окна в длинном халате и растоптанных тапочках.
– Это ты? – не оборачиваясь, спросила она.
У Бориса пересохло в горле, подкосились ноги. Он побелел, упал на стул, согнулся, словно от удара под дых, хватая воздух ртом. Она. Это она. В точности такая, как он ее запомнил. И вновь на Бориса беспощадно обрушился тот самый день, о котором он запретил себе думать. Заблокировал, запечатал в памяти. Утро, где блестящий студент – пятикурсник готовится к последнему экзамену, не подозревая, что самый главный экзамен в своей жизни он уже провалил…
Голова гудела и пульсировала, как один огромный нарыв. Учебник перед глазами расплывался, строки скакали вверх-вниз.
Он потряс головой. Не спать. Еще немного. Почти все повторил. Последняя тема – и готово. Не глядя дотянулся до кружки, насыпал в нее растворимого кофе, налил воды из чайника, пролил на конспекты, чертыхнулся, вытер, размешал, выпил залпом. Уставился в книгу.
Строки перестали прыгать, шли параллельно, как полосы на тельняшке. Порядок.
Дочитал последнюю тему. С трудом встал, потянулся, захрустел позвонками. Посмотрел на часы, нахмурился. Полтора часа до экзамена. Час на дорогу. Пора выходить. Что-то забыл… Ах да, разогреть ей еды. Отключить газ и спрятать вентиль, а то мало ли…
Горелка вспыхнула синей короной. В металлической чашке зашипела каша. Перемешать. Еще перемешать. Выключить. Переложить в фарфоровую тарелку. Не опоздать бы.
Собираться. Хватит трястись, все получится. Сумка, пара шариковых ручек, блокнот, мобильник. Задержался в коридоре, крикнул:
– Иди есть, каша на столе.
Развернулся, вышел. Хлопнул дверью. Побежал через дорогу на автобусную остановку. Больше ему не придется разогревать кашу и прятать вентиль. Никогда.
– Ну конечно, это ты. Я ждала тебя. Ты думал обо мне. Ты звал меня. Ты жалел, что не успел что-то сделать. И вот я здесь.
– Я… – Борис закашлялся. – Это иллюзия, бред. Это неправда… Тебя не может тут быть…
– Так ли важно, иллюзия это или нет? – спокойно ответила спина. – Я здесь – и слушаю тебя.
Борис вновь закашлялся. Вытер рот дрожащей рукой, поднял глаза. Длинный халат. Волосы, собранные в неряшливый пучок. Запах мази Вишневского и грязного тела.
– Тебе нечего сказать? – спросила спина. – Хорошо, тогда скажу я. Спрошу. Что случилось третьего июня ты-знаешь-какого года? Расскажи мне, давай, ведь я не знаю. Мы не увиделись больше.
Борис закусил губу. На лбу выступила испарина.
– Я собирался в институт, – с трудом выговорил он. – На экзамен. Самый важный экзамен. Если пятерка – красный диплом в кармане, и тогда меня обещали взять на работу в одну фирму. Я так хотел тогда эту работу. Сидел, готовился всю ночь. Ты… ты была у себя в комнате. Я не слышал, как ты ходила. Подумал, что спишь. Подумал, все в порядке…
Спина не двигалась.
– А потом?
– Потом, – продолжил Борис, начиная дрожать, – выпил кофе… разогрел тебе поесть… не стал заходить в твою комнату, спешил… просто крикнул из коридора: «Иди есть, каша на столе»… оделся и ушел… Я не знал, что… я не знал…
– Почему же ты не зашел ко мне?
– Спешил. Боялся опоздать. Это был самый важный экзамен…
– Спешил, и только?
– Нет. – Борис сглотнул и крепко переплел пальцы. – Я злился. Злился на тебя. Накануне вечером ты пыталась уйти из дома. Соседи нашли тебя во дворе, привели обратно. Я сказал им: «Она просто заблудилась», объяснил: у тебя Альцгеймер. Но они не поверили. Орали, галдели. Ты оделась во что попало. В грязное тряпье. Они решили, что я с тобой плохо обращаюсь. Я был зол на них. И на тебя. Потом… потом ты открыла газ, пока я был в институте. Я вернулся, и… этот запах в квартире с самого порога… подумал, что мы сейчас взлетим на воздух. Весь подъезд. Открыл форточки, кричал… кричал на тебя, хотя знал, что ты не понимаешь… скорее всего… ты не со зла и не нарочно… Я… да, поэтому я не зашел к тебе. Не хотел тебя видеть лишний раз.
Он несмело поднял глаза. Спина не двигалась.
– Так зачем ты здесь сейчас? – холодно отчеканил знакомый голос. – Зачем ты думал обо мне, звал меня во сне, жалел о чем-то?
– Да, я жалел, – прошептал Борис, чувствуя, как по щекам скатываются теплые слезы, – что не зашел к тебе с утра. И хотел попросить прощения. Я злился на тебя. Я так устал… целых три года, три долгих года… я знаю, тебе было хуже, чем мне, но я этого не понимал… иногда я даже хотел твоей смерти и сам корил себя за эти мысли. Но это меня не извиняет. Может быть, ты извинишь… Как глупо все это, как нелепо… Прости за мою злость. За то, что ты умирала в муках и в одиночестве. За то, что я не был рядом, хотя должен был быть… Знаешь, мне тогда казалось, что мой экзамен – это так важно, а потом я даже не пошел на собеседование в ту фирму. Успех – это не для меня… Я недостоин прощения. Недостоин того, чтобы меня любили. Я просто ублюдок, злой эгоистичный ублюдок… И все же я мечтал о прощении все эти годы. Я даже ходил в церковь, как ты меня учила в детстве. Исповедь не помогла. Время – тоже. Но если ты сможешь… – Он судорожно всхлипнул и двумя рывками вытер щеки. С надеждой поднял глаза. – Если сможешь простить меня…
– А я села на кровати, – безжалостно сказала спина, – кое-как смогла сесть… и почувствовала, что мне не хватает воздуха… Ноги так болели. И сердце словно разрывалось. По-настоящему, а не как в твоих выдуманных книжках. И дышать – дышать было нечем. Я хрипела… звала тебя… скребла стену… потом ползла по полу… задыхалась… Ты не слышал, ты ушел, хлопнул дверью, бросил меня одну, совсем одну…
Борис скорчился на стуле, вцепившись в волосы. Зажмурился до боли.
– А теперь ты пришел за прощением. – Голос отвердел. – Что ж, я скажу тебе две вещи. Во-первых, я не прощаю тебя и не прощу никогда. Ты прав, ты действительно злой эгоистичный ублюдок. Ты недостоин любви. Проклинаю тебя. Чтоб ты на старости лет остался без стакана воды. Лежал в собственном дерьме. Забытый всеми. Покрытый язвами. Беспомощный. Только тогда мы будем в расчете.
Спина под халатом зашевелилась. Женщина, переваливаясь с ноги на ногу, повернулась к нему лицом. Борис медленно поднял голову. Из черных язв на голенях сочилась кровь. Ладони, необычно тощие, словно похудели до костей. Встретился взглядом с пустыми глазницами.
