К концу заседания 29 ноября советский лидер, глядя в глаза премьер-министру Великобритании, сказал: «Я хочу задать господину Черчиллю очень прямой вопрос относительно операции «Оверлорд». Премьер-министр и британская делегация действительно верят в эту операцию?» – «Если вышеуказанные условия для этой операции будут созданы ко времени, когда она назреет, мы будем считать своим прямым долгом перебросить через Ла-Манш все имеющиеся у нас в наличии силы против немцев», – ответил Черчилль. Это был типичный ответ опытного дипломата, полный оговорок и риторики. Сталин же хотел услышать простое «да», но от комментариев воздержался.
30 ноября Черчиллю исполнилось 69 лет. Как он вспоминал позднее, это был очень насыщенный событиями и памятный день. Утром британский премьер-министр попросил Сталина встретиться с ним, чтобы объясниться по поводу операции «Оверлорд». Переговоры продолжалась менее получаса. Черчилль сказал, что он полностью поддерживает план высадки союзников во Франции, но не согласен с американским планом высадки в районе Бенгальского залива против японцев. Сталин вновь подчеркнул важное значение высадки на севере Франции и сказал, что эта операция будет поддержана мощным наступлением советских вооруженных сил. К удовольствию Иосифа Виссарионовича, открытие второго фронта было назначено на май 1944 года.
Вечером на ужине отмечали день рождения Черчилля. Однако он был омрачен одним неприятным инцидентом. Рузвельт произносил тост в честь начальника Генштаба Великобритании генерала Брука, но вдруг поднялся Сталин и заявил, что хочет продолжить тост. Затем он сказал, что Брук недостаточно дружелюбно относится к Красной Армии, не отдает должного ее прекрасным качествам, и он надеется, что в дальнейшем он будет питать больше дружеских чувств к солдатам Красной Армии.
Брук был очень удивлен такими словами и решил ответить: «Я весьма удивлен, что вы, маршал, сочли необходимым выразить мне обвинения, которые не имеют под собой абсолютно никаких оснований. Вас ввели в заблуждение подобные макеты, и вы не заметили истинных чувств дружбы, которые я питаю к воинам Красной Армии». С непроницаемым лицом Сталин повернулся к Черчиллю и сказал: «Мне нравится этот человек. Он говорит правду. Я должен поговорить с ним потом». После ужина английский генерал подошел к нему и вновь выразил недоумение по поводу высказанных обвинений. Сталин, улыбнувшись, ответил: «Дружба, которая возникает из недоразумения, – самая крепкая». И крепко пожал руку англичанину.
Черчилль, по наблюдению его врача, в присутствии Сталина обычно нервничал. Советский лидер часто ставил английского премьер-министра в затруднительное положение своим незаурядным, дисциплинированным умом, евразийским взглядом на проблемы, тайной, которую Черчилль не в силах был понять. Но больше всего – реальностью абсолютной и непоколебимой власти, с которой главе британского правительства никогда не приходилось сталкиваться. Он старался добродушно воспринимать колкости и шутки Сталина, но однажды, на том памятном ужине, он так и не понял, шутил Сталин или говорил серьезно, и сорвался.
Говоря о наказании немцев после войны, Сталин сказал, что их Генштаб надо ликвидировать и что военная мощь Германии зависит от 50 тысяч офицеров, которых надо расстрелять. Может быть, это было сказано и серьезно, но фельдмаршал Паулюс и другие немецкие офицеры уже находились в советском плену, и отношение к ним было вполне уважительным.
Сталин верховенствовал на конференции. Его замечания были краткими и четкими, всегда били в точку. Он ни разу не ошибся в оценках военной обстановки. В этом отношении он превосходил и Рузвельта, и Черчилля. Обладая очевидным величием и незаурядностью, он не был лишен обаяния и иногда излучал простое человеческое тепло, что компенсировало его требовательность и непомерную жесткость, когда он защищал то, в чем видел интересы Советского Союза.
А теперь предлагаю вновь вернуться к тому самому «Длинному прыжку». Наблюдается парадоксальная коллизия. Либеральные граждане категорически не хотят верить в покушение на глав трех государств. Архивные документы в России сплошь сфальсифицированные, это понятно даже ребенку. Ветеранам КГБ СССР они не доверяют по определению. Но зато с огромным восторгом цитируют мемуары Скорцени. Разумеется, не в части Тегеранской конференции. Тут они считают, что знаменитый диверсант немного заговорился. А вот в остальном он категорически прав.
Должен их огорчить. Тот самый «коммандос рейха № 1» и «гений секретных операций» не совершил ничего, что может восприниматься как образец действий специальных служб. В чем он несомненно достиг грандиозного успеха, – так это в самопиаре. Скорцени с таким редким усердием рекламировал свои свершения, подлинные и мнимые, что в какой-то момент все в мире уверовали: это гений диверсионной работы, которому необходимо слепо поклоняться.
И совершенно напрасно. Разбирать подробно все его многочисленные воспоминания и размышления я не стану. Это вообще тема, пожалуй, отдельной большой книги «Неправда в мемуарах битых немецких стратегов и гениев, которым помешал победить ничтожный фюрер и скверная погода в России». Пока же предлагаю пробежаться по страницам книги Скорцени, внимательно присмотреться к его откровениям, отнестись критически и потом ответить самим себе на простой вопрос: можно ли целиком и полностью им доверять?
Вот, к примеру, июнь 1941 года. Скорцени описывает, как его дивизию перебросили на территорию генерал-губернаторства (так во время оккупации называлась Польша). На самой границе СССР он готовился принять участие в боях с большевизмом. И сразу же совершен нордический подвиг: штурм Брестской крепости. Супердиверсант ковал себя в огне, как и положено каждому настоящему викингу. Валгалла замерла от такого безукоризненного проявления подлинного воинского духа. А я, прежде чем замирать в немом восторге, задам необычайно простой вопрос: вас совсем ничего не смущает в этом рассказе? Подскажу: все дело в части, в которой служил Скорцени. Напоминаю тем, кто уже забыл. Моторизованная дивизия войск СС «Дас Райх» входила в состав 46-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы Гудериана, наступавшей в составе группы армий «Центр». Дивизия действовала южнее Минска, переправилась через Днепр у Могилева, принимала участие в боях у Ельни. А Брестскую крепость штурмовала 45-я пехотная дивизия вермахта. К ней, как несложно догадаться, Скорцени не имел никакого отношения. Если, конечно, не считать национальность. Дело в том, что она изначально комплектовалась из австрийцев.
Ладно, это не принципиально. Дело вкуса. Европейскому читателю гораздо приятнее будет узнать, что Скорцени не был замечен в многочисленных военных преступлениях дивизии «Дас Райх», а стоически штурмовал Брестскую крепость. За это, видно, и получил Железный крест 2-го класса. Потому что иных подвигов за гением диверсионной работы не числится. В воспоминаниях описан вообще лишь один пример: во главе пятерых солдат он отправился проложить связь с тылом дивизии. Почему этим должен заниматься офицер артиллерийского дивизиона, а не штабные связисты, нам не объясняют.
Дальше – больше. В битве под Москвой, где до того непобедимый вермахт испытал первое унижение, Скорцени не участвовал – лечил в Вене приступ воспаления желчного пузыря. На этом его подвиги на фронте и завершились. Что не помешало размышлять на страницах книги о том, почему не была взята Москва. Откроем воспоминания Скорцени: «Стратегия войны у рейха была лучше, наши генералы обладали более сильным воображением. Однако, начиная с рядового солдата и до командира роты, русские были равны нам – мужественные, находчивые, одаренные маскировщики. Они ожесточенно сопротивлялись и всегда были готовы пожертвовать своей жизнью. Когда наши позиции были атакованы вновь прибывшими сибирскими дивизиями, наши потери превысили 75 процентов».
