— Полиция.
— Полиция? — Человек повернул ко мне голову. Его бледное лицо было почти квадратным, с оттопыренной нижней губой — но не «габсбургской», а скорее брезгливой.
— Так вы из полиции? — спросил он. — С какой стати? Я ведь дал показания и даже подвергся обыску! Что вам еще надо?
— Полиция? — переспросил я. — С какой стати?
— Но?.. — Аптекарь повернулся к своему помощнику.
— Они сами так сказали-с…
— Ерунда, — ответил я, вставая. — Моя фамилия Гиляровский. Я руковожу московским отделом газеты «Россия».
— Гиляровский? — Горн вдруг сморщился. — Кажется, я слышал вашу фамилию. И что же вам нужно?
— Отравление купца Столярова.
Горн нервно сглотнул. Его нижняя оттопыренная губа дрогнула.
— То есть… Я уже дал показания полиции.
— Мне надо уточнить детали, — ответил я. — Я пишу большой материал по этому убийству.
— Вы упомянете мою аптеку в превосходных красках? — быстро спросил Горн.
— Безусловно, — согласился я.
Понятно, Горна соблазнила возможность бесплатной рекламы в такой газете, как «Россия». Так что он сел в кресло и приказал своему человеку:
— Мишель, табличку «Перерыв» и чаю нам.
Продавец метнулся к выходу и повесил на дверь табличку, а потом спросил:
— Которого чаю подать?
— Цейлонского с мятой. Покрепче мне. Гостю — обычно. В лаборатории в третьем шкафу банка синего цвета.
— У вас тут и лаборатория? — спросил я, когда Мишель исчез.
— Так… — ответил Горн, слегка поддергивая брюки.
Он вдруг вздохнул:
— Спрашивайте, Владимир…
Я присмотрелся к нему внимательнее. Вблизи стало заметно, что бледность его имеет косметическую природу — лицо аптекаря покрывал тонкий слой пудры. Но даже сквозь этот слой была видна глубокая рябь, покрывавшая щеки. Сначала я подумал, что он скрывал последствия оспы, но потом вспомнил, что оспины намного глубже. Быстро опустив глаза, я достал из жилетного кармана визитную карточку и передал ее аптекарю.
— Владимир Алексеевич… Минуту.
Он так же передал мне свою карточку.
— Вот и знакомы. Так что вас интересует?
— Скажите, вы знали покойного раньше?
— Петра Ильича? Столярова? Я знаю… в смысле, знал его давно. Лет пятнадцать или даже двадцать. В основном по клубу. Еще с тех времен, когда это был действительно — купеческий клуб. И туда еще не было хода всякой шушере… Простите, вы сами посещаете?
— Изредка, — сказал я.
— Да, так вот. Знал. Видите ли, эта аптека досталась мне от отца. А ему — от деда. Он приехал из Шотландии почти сразу после воцарения Николая Павловича. Хотел открыть дело в Петербурге, но был напуган Декабрьским восстанием — представляете, только что сошел с корабля и тут же попал под пушечные залпы, когда разгоняли бунтующую толпу. В чужой стране, совершенно потерянный, с небольшим багажом, он сразу уехал в Москву.
— Да-да, — кивнул я. — Но вернемся к купцу Столярову.
— Ах, Петр Ильич! Не сказать, чтобы мы были с ним очень близки… знаете, клубные знакомства! Скорее — знакомы. Он — коннозаводчик. Я — больше ученый, чем просто владелец аптеки. Так, беседовали иногда на разные темы… Я порой консультировал его по ядовитым растениям, которые могли попасться лошадям на пастбищах. Рассказывал про способы лечения от таких отравлений. Вот и все.
— А как он умер? — спросил я, делая пометки в блокноте.
Горн посмотрел на свои пальцы, которые вдруг мелко задрожали. Он тут же сцепил их в замок и сгорбился, будто прикидывая — как бы половчей рассказать, но тут вернулся Мишель и поставил перед нами массивный серебряный поднос с чайником и двумя полными чашками. Он выпрямился и устремил на меня напряженный взгляд.
— Иди… э-э-э… позанимайся чем-нибудь, только ничего не трогай, оставь нас, — приказал Горн и, когда малый ушел, продолжил: — Это интересно, знаете. Интересно, конечно, не совсем уместное слово, потому что любая смерть — ужасна, а здесь, — он обвел взглядом стеклянные горки с духами, — мы трудимся на благо жизни и здоровья наших клиенток… э-э-э… и клиентов, без сомнения, но с точки зрения прикладной науки смерть Столярова была именно что интересной. Видите ли, его отравили…
— Морфином, — кивнул я.
Горн удивленно посмотрел на меня:
— Знаете?
— Да.
Он уважительно покивал головой:
— Его отравили морфином. Я понял это сразу. Сначала судороги, рвота — но коротко. Резкая сонливость — фактически наркоз. Потом — кома. И — паралич дыхательного центра. Как только он свалился со стула, я бросился к нему. И меня поразило — конечности будто ледяные! Лоб холодный! Бледность — он был одного цвета со скатертью! Я не мог нащупать пульс. Открыл веки — зрачок ушел в точку!
— Неужели ничего нельзя было сделать? — спросил я.
Аптекарь немного помолчал, а потом ответил:
— Как минимум — промывание желудка. Хотя и это вряд ли… Морфин быстро впитывается.
— Скажите, а тяжело достать в Москве чистый морфин?
— Безусловно, это непросто. В растворе — да. Для инъекций.
— Можно как-то извлечь чистый морфин из раствора?
Аптекарь откинулся на спинку стула и посмотрел на меня:
— Нет. Это невозможно.
Я вспомнил, как доктор Зиновьев, говоря про морфин, особо отмечал, что он растворяется в воде и поэтому приходится собирать образцы человеческих органов.
— Да, конечно, — кивнул я, — извините. Можете продолжать.
Аптекарь прищурился и посмотрел на меня скептически:
— Что вам известно о растительных ядах?
— Немного, — соврал я. — Почти ничего.
Горн потрогал чуть дрожащими кончиками пальцев свою чашку, вероятно проверяя, насколько остыл чай.
— Вот, прекрасный цейлонский чай с мятой, — сказал он. — Вам нравится чай, господин Гиляровский?
— Предпочитаю что покрепче, но не откажусь и от хорошего чая, — ответил я.
Аптекарь кивнул:
— Знаете ли вы, что чайные листья содержат алкалоид теин? В малых дозах — а мы пьем его именно в малых дозах — он тонизирует организм, проясняет мысли, укрепляет тело. Но если я возьму достаточное количество чайных листьев и выделю из него крохотную каплю чистого теина и помещу его в вашу чашку, то вы после нескольких глотков умрете в мучениях?
Я поставил свою чашку обратно на блюдце.
— Правда?
— Да. — Горн потянулся к носу, вероятно, чтобы почесать переносицу, но в последний момент отдернул руку. Вероятно опасаясь стереть пудру.
