— Вынужден, к своему стыду, признаться, что я не помню всех членов клуба. Впрочем, это и невозможно, Владимир Алексеевич, ведь теперь их почти две тысячи, и мы уже ведем переговоры о покупке нового, более просторного здания.
— На Малой Дмитровке? — уточнил я.
Веретенников кивнул.
— Хорошо. Тогда позвольте, я назову вам несколько фамилий, а вы скажете — знакомы они вам или нет.
Илья Сергеевич задумчиво посмотрел на меня:
— Можете вы мне сказать, с какой целью интересуетесь? Видите ли, если это между нами, то я, конечно, расскажу все, что знаю. Но если вы собираете информацию для печати…
— Именно что для печати, — подтвердил я. — И дело касается отравления господина Столярова.
— Но расследование поручено полиции, — возразил эконом.
— Поручено, — согласился я. — И полиции известно, что я, так сказать, иду параллельным курсом. Уверен, не сегодня, так завтра напротив вас будет сидеть сотрудник Сыскного отдела и задавать точно такие же вопросы, которые интересуют сейчас меня.
— Понятно, — кивнул Илья Сергеевич. — Спрашивайте.
Я вынул из внутреннего кармана блокнот и открыл его на нужной странице.
— Патрикеев.
— Матвей Петрович, — не задумываясь, ответил Веретенников. — Спичечные фабрики в Липецке и Туле. Еще, кажется, солеварни где-то на Севере. И мебель в Ярославле. Терпеть не может французскую кухню, ест только русское, пост не соблюдает. Пьет в основном немецкие вина и водку.
— Чепурнин.
— Егор Львович. Ткацкие и бумагопрядильные фабрики в Иваново-Вознесенске. Интересная история — он из крепостных фабрикантов, которые выкупились в тридцатые годы прошлого века. Обожает турецкий кофе в песке, причем страшной крепости и в малых дозах. Сигары предпочитает кубинские. И в этом он совершенно прав.
— Горн.
Веретенников задумался.
— Горн… Горн…
— Аптекарь, — подсказал я ему.
— Ах! Павел Иванович, кажется… Увы, я время от времени его вижу в клубе, но ничем особенным мне он не известен.
— Он чем-то болен? — спросил я прямо.
— Болен? — удивился Веретенников и потом пробормотал: — Болен… Почему вы спрашиваете?
— Мне показалось, у него что-то с лицом. Он пользуется косметикой. И руки дрожат.
— Ну… — протянул эконом. — У многих дрожат руки. А косметика… Я думаю, если господин Горн чем-то и болен, то способен сам себя вылечить. Насколько я помню, он гомеопат.
— Хорошо, — пробормотал я, записывая в блокнот сказанное экономом. — Часто вы их видели вместе с покойным Столяровым?
Эконом пожал плечами:
— Так чтобы… Нет, не могу сказать. И Столяров, и Патрикеев с Чепурниным — старые члены клуба, живут в Москве уже не один десяток лет. Конечно, они должны быть хорошо знакомы друг с другом, но вот так… простите, тут я вам не помогу.
— Ладно, — кивнул я. — Часто они тут бывают?
— Частенько. Не каждый день, но бывают.
— Играют?
— Патрикеев играет. Столяров играл… Чепурнин — нет, я не видел, чтобы он подсаживался к столу.
В клубе играли в карты — даже в запрещенные игры, но полиция закрывала на это глаза, тем более что клуб получал за счет этой игры немалый доход в виде штрафов тех, кто не переставал метать карты после десяти вечера, когда игра официально заканчивалась. И чем дольше игроки сидели за столом, тем выше были штрафы. Впрочем, купцы, ставившие сотни и тысячи рублей, платили такие штрафы не глядя, засиживаясь иногда до утра. Впрочем, подобной системы штрафов придерживались все знаменитые клубы Москвы. Зато в Купеческом клубе состоял на жалованье специальный «надзиратель» — вышедший в отставку околоточный Еремеев, задачей которого было не допускать в залы, где шла игра, всевозможных шулеров, для которых члены клуба были как бы законной добычей. Еремеев, еще во время своей полицейской службы, «набил глаз» на шулеров и их повадки. И ценился Советом клуба очень высоко.
— Последний вопрос, Илья Сергеевич, вы когда-нибудь слышали про дуэль с «Чашей Сократа»?
— Нет. А что это такое?
— Так, ерунда, — ответил я, захлопывая блокнот.
— А хотите знать мое мнение насчет этого отравления? — вдруг спросил Веретенников.
— Конечно, хочу!
— Шерше ля фам, — ответил эконом.
— В каком смысле?
— Завтра вечером приходите к девяти. Увидите и Патрикеева, и Чепурнина. Был бы жив Столяров — и он бы пришел. Вот вы спрашивали про игру — думаю, вы не там ищете. У них действительно была общая страсть, но это — не страсть к игре, а я бы сказал — страсть к музыке.
— К музыке? — удивился я.
— Именно к музыке, — тонко улыбнулся эконом и вдруг стал совершенно похож на Ришелье с портрета работы Шампеня.
Пообедать я решил тут же, так сказать, не отходя от рабочего места. Прошел в столовую, где давеча имел разговор с ресторатором Тестовым, сел у окна и подозвал официанта:
— Чем сегодня у вас кормят?
Тот дернулся было принести карточку меню, но я махнул рукой:
— Ты мне так скажи, я же не читать пришел, а поесть.
— На первое польский борщ на копченой грудинке с ушками-с. Или селяночка сборная рыбья на раковом масле, — начал он перечислять.
— Селянку, — постановил я, и официант, черкнув в блокноте, продолжил:
— Если не торопитесь, то на второе могу подать духового цыпленка с белыми грибами-с.
Я скептически поморщился.
— Что ты мне заливаешь тут, голубчик? Духового цыпленка томить надо полтора часа. Небось с утра остался, так вы его просто разогреть хотите.
Белобрысый, поняв свою оплошность, предложил другое блюдо:
— Тогда зайчика в сметане? Со вчерашнего вечера купался в маринаде. К обеду тушить поставили, как раз свежее будет, только из печки. Подадим с салатом из синей капусты.
— Хорошо, — кивнул я, — давай зайца.
Белобрысый сделал отметку и склонился ко мне:
— Закусочки перед первым не желаете-с? Огурчиков соленых, малосольных, маринованных? Помидорчиков зеленых или красных? Подам с водочкой.
— И того, и другого, и водочки.
— И десерт закажете?
— А что есть?
— Самбук из яблок.
— Антоновка? — спросил я.
— Точно так-с.
— А еще?
— Винное желе в апельсиновых корках.
— Нет, — отрезал я. — Этого не надо. А сырники есть?
— Книжками-с, — кивнул официант. — Со сметанкой и корицей.
