— Но если я вас вдруг не найду у Малофеева, — сказал я, — завтра притащу с собой кулек конского навоза, Михаил Иванович!
— Бросьте! — махнул рукой шеф-повар. — Вы зря думаете, что я скрываю какие-то ужасные тайны. Ничего ужасного. Просто… Я бы не хотел, чтобы про это узнала широкая публика. И особенно… — Он поднял палец, намекая на своего хозяина Ивана Яковлевича Тестова.
Я кивнул.
Через полчаса, съев за счет заведения кашу с уткой и выпив в качестве презента свежей хреновухи, я, застегнув бушлат под самое горло и напялив папаху на брови, вышел из ресторана в серый дождливый день и зашагал в сторону Манежа, около которого и находилась нужная мне лавка зеленщика Малофеева.
Охотный Ряд представлял собой целую улицу тесно стоящих двухэтажных магазинов и лавок, в которых продавались любые продукты, доступные в том числе и небогатым покупателям. Вы могли там купить, например, свежайшую парную телятину, но если у вас не хватало на нее денег, то вам могли продать и требуху — поскольку в мясные лавки Охотного Ряда привозили неразрубленные туши, которые разделывались на задних дворах, недоступных взорам покупателей. Там была изнанка торговли — грязь, вонючие шкуры, бочки с отходами и армии крыс, частенько без какой-либо опаски перебегавших узкие дорожки.
Перед магазинами всегда было полно извозчиков, ожидавших покупателей, — они слонялись возле своих экипажей, что было строжайше запрещено городскими властями, требовавшими, чтобы извозчики терпеливо ждали на козлах, не разговаривая и не закуривая. Между магазинами и этими рядами пролеток оставался довольно широкий проезд, по которому ломовики постоянно подвозили товар, ругаясь на тесноту от палаток, которые владельцы магазинов устанавливали перед своими дверями, чтобы увеличить торговую площадь и приманить простых прохожих. Тут же суетились зазывалы, закутанные по погоде в шарфы и с надвинутыми до глаз картузами: «К нам идите! У нас давеча ветчину покупали! Мадам! Свежих цыплят привезли — нежные, упитанные, вашему хозяину приятно будет-с! К нам зайдите! Третьего дня сметанки у нас брали, небось закончилась — мы свежей нальем! Ложка стоит и не падает, отведайте!» Хватали за рукав, тянули в магазин, а стоило дать от ворот поворот, так могли и в спину плюнуть.
Впрочем, меня тут знали и потому не особо приставали, так что я спокойно дошел до лавки зеленщика Малофеева и принялся ждать тестовского повара. Наконец я увидел, как он важно идет впереди двух работников кухни, которые еле тащили набитые всякой снедью корзины.
— Ба! — крикнул Рыбаков. — Владимир Алексеевич! Какими судьбами?
Он покосился на своих помощников, напоминая, что мы договорились изображать случайную встречу.
— Да вот, гуляю, — ответил я. — Решил прикупить редиски к столу. Жена приболела.
— Редиски! — понимающе покивал головой Рыбаков, а потом повернулся к своим людям: — Все, ребята, тащите на кухню, я тут поболтаю немного и вернусь. Скажите, чтобы быстро все помыли и приготовили для работы.
Когда помощники ушли, Рыбаков кивнул мне приглашающе, и мы пошли под стены Манежа.
— Значит, так, — начал он серьезно, — вас интересует, зачем я ходил к Горну? Владимир Алексеевич, вы ведь не гурман. Не отрицайте, я видел, что вы заказываете. Вы едите много, едите хорошо. Но вы — не гурман. Для вас еда — просто еда.
— Ну… — сказал я, — наверное, да. Я ведь из простых, Михаил Иванович. Да и в жизни мне приходилось питаться чем придется. Я и бурлаком по Волге ходил, редьку с квасом ел, воблу жевал. И в степи табунщиком — конину на костре запекал…
— Из простых, из сложных — это не важно! — ответил, поморщившись, Рыбаков. — Это Божий дар — чувствовать оттенки вкуса! Я вам сразу скажу, чтобы вы не обижались, — добавил он мягко. — Настоящих гурманов в России — раз-два и обчелся. Узнать очень просто — дай одно блюдо с ямайским перцем, а второе — с обычным. И смотри — если тот почувствует разницу — значит, гурман. Если не почувствует — фуфлыжка он, и все!
— Я уж точно не почувствую, — сказал я примирительно. — Мне бы мясца побольше да понажаристее!
— Ну и ладно, — ответил Рыбаков. — И хорошо даже, что вас, Владимир Алексеевич, не беспокоит, например, то, что самое мясцо это в Москве разделывают так, а в Оренбурге вот так. Что у нас тушу разделывают на двадцать шесть разных частей, и каждую — в свою особую готовку, а, например, в Киеве — всего на одиннадцать. Это и не важно. А вот есть люди, которые все это различают — и вкус ямайского перца ни с чем не перепутают, и если в десерт «шодо» положишь не дюжину желтков, а хоть на один меньше, — сразу учуют. Таких людей мало, но готовить для них — истинное удовольствие.
— И в Купеческом клубе есть такие гурманы? — поинтересовался я.
Рыбаков вздохнул:
— Были. Увы, теперь гурманов почти что и нет, а вот амбиции есть. Знаете ли вы про «секретные ужины»?
Я пожал плечами. Хотя в Купеческом клубе я бывал часто и со многими завсегдатаями был хорошо знаком, но далеко не во все секреты меня посвящали, особенно если они восходили совсем к старым временам.
Михаил Иванович остановился и поежился.
— У меня есть еще полчаса, зайдемте — тут позади университета, во дворах, есть маленькая кофейня для студентов. Я вам расскажу по дороге, а потом угощу хорошим кофе. Вы кофе пьете?
— Редко, — признался я. — Как все — чай да водку.
— Зря, — сказал Рыбаков. — Просто вы не умеете его готовить. Так вот, традиция «секретных ужинов» в Купеческом — очень старая. Приглашаются два повара из разных ресторанов. И они готовят нечто… — он щелкнул пальцами, — экстраординарное. А несколько членов клуба оценивают и назначают победителя. Перед каждым «секретным» это жюри вносит в общий котел довольно крупную сумму, которую и выплачивают победившему повару. Именно поэтому все хорошие повара мечтают, чтобы их пригласили на «особый ужин», но и не распространяются среди коллег: такое приглашение — не только шанс выиграть до тысячи рублей за вечер, но и особый знак, принадлежность к касте лучших… Впрочем… все это было, да прошло. Нынешние члены кружка «секретных ужинов» почти ничего не понимают в настоящей кухне. Судят как бог на душу положит. Собираются редко… Раз в месяц. Кстати, завтра как раз…
— Завтра? — спросил я.
Рыбаков печально кивнул:
— Именно поэтому я и заходил давеча к Горну. Видите ли… Вот, кстати, проходите.
Мы остановились у одноэтажного домика со странной вывеской — над дверями к стене большим ржавым гвоздем была прибита студенческая когда-то синяя фуражка. Рыбаков толкнул дверь и прошел вперед. Я — за ним. Внутри стояли несколько столов, покрытых белоснежными скатертями. В дальнем углу за буфетом сидел скучающий половой. У окна с распахнутой форточкой дымили трубками двое студентов.
— По вечерам тут шумно, а сейчас — очень неплохо, — сказал Рыбаков, вешая пальто на крюк, вбитый прямо у стола, вероятно, чтобы студенты не опасались за содержимое карманов своих шинелей. Рядом и я повесил свою одежду.
