Я постоял, прислушиваясь. Ни звука. Если Патрикеев и был поблизости, то он ничем себя не выдавал.
— Матвей Петрович, — негромко позвал я. — Вы здесь?
Мертвая тишина. Все так же медленно плавал туман среди кладбищенских крестов. Я смотрел на могилу, с удивлением понимая, что то странное жгучее очарование, которым я был охвачен после первой встречи с этой девушкой, теперь таяло во мне, исчезало, не оставляя никакого следа. Что же, подумал я в тот момент, могила как могила! Как сотни могил вокруг.
Вдруг я напрягся — несознательно, еще не понимая, что привлекло мое внимание. Какой-то тихий звук… Вот он повторился! Это стон! Где-то далеко стонал человек! Может, это тот самый нищий, на которого наткнулся Архипов у памятника с ангелом? Или это Патрикеев, которого все-таки настигла пуля одного из агентов? Я не сделал еще ни одного выстрела. Кроме того, у меня в кармане лежала початая картонка с патронами. А сколько раз стрелял Матвей Петрович? Два или три раза?
Подхватив фонарь, я пошел в ту сторону, откуда доносились еле слышные стоны, останавливаясь и подолгу прислушиваясь. Я боялся теперь только того, что человек перестанет стонать и я потеряю его в темноте и тумане. Но стоны продолжались.
Впереди показался темный силуэт кладбищенской стены — я дошел до края кладбища. Подняв фонарь, я осветил большую кучу мусора, доходившую почти до половины стены, выложенной старым красным кирпичом. И Матвея Петровича, который полулежал на этой куче. Левой рукой он поддерживал сильно окровавленную кисть правой. Большое красное пятно расплылось и по правой брючине. Матвей Петрович выглядел не лучше того нищего — он был грязен, с всклокоченными волосами, весь в палой листве и мусоре. Он попытался локтем защитить свои глаза от света моего фонаря.
— Вот, — хрипло сказал Патрикеев, — напоролся. Там на стене какие-то штыри острые.
Я посветил вверх. Действительно, край стены был утыкан острыми штырями.
— Еле руку отодрал, — сказал Патрикеев. — А все равно мне не сбежать. Подстрелили меня в ногу, видите?
— Револьвер все еще у вас? — спросил я.
— Ага, — кивнул Патрикеев. — Тут он. И патроны еще есть.
— Но у вас осталась только левая рука, Матвей Петрович, — сказал я, пододвигаясь чуть ближе.
— С божьей помощью не промахнусь, — усмехнулся он.
Я заметил скамейку у могильной ограды, поставил на нее фонарь и сел.
— Отверните свет, глазам больно, — сказал Патрикеев.
Я сделал, как он попросил, отвернув немного фонарь, чтобы все равно хорошо видеть своего визави. Но дуло моего револьвера по-прежнему смотрело в грудь Патрикееву.
— У нас что, дуэль? — спросил он и снова застонал.
— Нет, — ответил я, успокаиваясь, — нет, Матвей Петрович. У нас — интервью.
— Зачем вам это?
— Скоро здесь будет полно полиции, — ответил я честно. — Вас арестуют, перевяжут, окажут вам помощь и отвезут в камеру. Там вы для меня будете недоступны. А поскольку я пообещал в редакции написать подробный материал о расследовании убийства купца Столярова, то ваше интервью… интервью убийцы, станет настоящим гвоздем моего материала. Просто рабочий момент, Матвей Петрович.
— И где же ваш блокнот? — спросил Патрикеев. — Как вы будете записывать мои слова?
— Я просто запомню. А вместо блокнота мне сейчас удобнее вот с этим. — Я помахал револьвером. — Кстати, стреляю я превосходно. У меня хорошая реакция. Это я просто предупреждаю.
— Как не хочется в полицию, — задумчиво сказал Патрикеев. — Это все вы виноваты. Только вам я открыл про свою любовь к Глаше. Полиция ни за что не пришла бы сюда, если бы вы ее не предупредили… Но зверски больно! Вы нашли меня, потому что я стонал?
— Да.
— Не мог сдержаться. Всю жизнь думал, что я — сильный человек. А оказалось — тряпка. Всего-то — пуля в бедре и дырка в руке! Послушайте, Гиляровский, зачем мне сдаваться, а? Ради пожизненной каторги?
Я кивнул:
— Вы в последнее время столько народу поубивали, Матвей Петрович! Надеюсь, мой друг Захар Борисович выживет. Знаете…
Я помолчал, прислушиваясь к самому себе. Правду ли я хочу сейчас сказать или просто сделать красивый жест? Правду, понял я.
— Знаете, — тихо продолжил я. — Если бы он умер, я бы сейчас вас тоже убил.
— Это который Захар Борисович? — спросил тихо, будто засыпая, Патрикеев.
— Следователь. Помните, он вас еще допрашивал.
— Друг ваш?
— Да, — ответил я спокойно. — Он мой друг.
Патрикеев открыл глаза и насмешливо посмотрел на меня.
— Вы за своего друга готовы убить. А я сам своих друзей и порешил. Хотя… Какие они мне друзья? Скорее — собутыльники. Вот с вами мы могли бы стать друзьями. Вы — интересный человек. Вы похожи на меня. А, Гиляровский? Нет у вас такого ощущения — что мы с вами могли бы стать хорошими друзьями? Вы ведь тоже любите свободу, я чувствую…
— Только не такую, — сказал я. — Мне теперь интересны только детали. Начнем с начала. Помните ту старую историю с «чашей Сократа»? Из-за чего все-таки случилась та дуэль?
— Перевяжите мне руку, что ли, — предложил Патрикеев, с трудом меняя позу. — А то я скоро кровью истеку и не смогу вам отвечать.
— Нет, — ответил я. — Вы можете убить меня, пока я вас перевязываю, и попытаться снова перелезть через стену. Так что мне удобнее спрашивать вас отсюда. Если вам надо, перевязывайтесь сами. Держите.
Я вынул из кармана платок, в котором Маша передавала мне жареные колбаски, и кинул его Патрикееву. Тот попытался поймать платок раненой рукой, но от боли дернулся и вскрикнул.
— Вернемся к интервью. Итак, «чаша Сократа»?
Патрикеев все-таки сумел схватить кончик платка и стал обертывать раненую кисть.
— Это старая история. Отец Егора был участником этих дурацких «секретных ужинов». Ну и по наследству его место перешло к сыну. А уж он вовлек и нас. Людей все равно не хватало. Поначалу мне показалось это действительно интересным — тайный суд, «иуды», чаша с ядом и все такое… Оказалось — ерунда. Просто сборище старых гурманов. Потом у нас случился спор… из-за бабы, конечно. Вот и решили пощекотать себе нервы, пошли в этот зал с портретами, налили вина. Горн там чего-то поколдовал…
— Да, он кинул слабительное, — сказал я.
— Ну и все, — ответил Патрикеев и, помогая себе зубами, затянул узел. — Еще бы ногу перевязать чем-то.
— Когда вы решили отравить Столярова, вы вспомнили про эту «чашу Сократа»? — спросил я.
— Сократа? Это Горн так ее называет. Я ее называл — «чаша Иуды». При чем тут Сократ, а? Конечно вспомнил.
— Кто вам дал яды?
— Ну… этот парнишка, помощник Паши. Мишель. Когда мне нужен был морфин для Глашеньки, я шел к Горну, а тот посылал меня к своему Мишелю. Мишель был дрянью. Он торговал наркотиками направо и налево. А Горну говорил, что продает только мне.
