– Гениального человека! Что же ты неправду говоришь, – не унималась сестра. На ее хорошеньком свежем личике появилось брезгливое выражение. – Как он мне голову кружил, все стихи читал!
– Послушай, милая, – Николай Соломонович ущипнул себя за бок. Все хотелось, чтобы перестало чудиться непонятно что. – Но ведь я спас тебя, спас твою честь, твои чувства. Как только стало ясно, что выбрал тебя Маешка во вторые Сушковы, я с ним поговорил. И сказал, что он, как благородный человек, должен перестать тебя компрометировать.
– Эх ты, Мартышка!
[32]
– сестра высунула язык, потом показала рожки и, дразнясь, вдруг пустилась вскачь вокруг постели. – Мартышка, Мартышка, ты друга убил!
«Ну вот, – сердце замерло, – вот и пришла расплата. Видно, близится мой последний час. Рано радовался! Никому не удастся избежать кары за убиение человека. Уже и черти по мою душу явились».
– Сгинь, нечистый! – крикнул, задыхаясь, Николай Соломонович, осенил себя крестом и сразу же возликовал: темные силы в обличии сестры совершенно исчезли.
Сил продолжать записи больше не было. Усталость вдавила голову в подушку, веки налились свинцом.
А потом вдруг зазвенел, засверкал бал в роскошной, ярко освещенной гостиной...
... Молодая вдова, княгиня Щербатова красива до головокружения. В ней все совершенно: золотые, цвета спелой ржи, локоны, жаркие синие очи.
Собственные мысли и восторги при взгляде на Марию тотчас начинают казаться слишком простыми, какими-то блеклыми. И на ум невольно приходят проклятые строки Лермонтова, написанные в ее альбоме. С гордостью показывает она тот альбом друзьям и знакомым. От некоторых строк в лицо ударяет краска, настолько интимны и нежны они – только Мария, упившись допьяна своей страстью, ничего не замечает ...
На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
Как ночи Украйны,
В мерцании звезд незакатных,
Исполнены тайны
Слова ее уст ароматных,
Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, ее глазки,
Как ветер пустыни
И нежат и жгут ее ласки.
И зреющей сливы
Румянец на щечках пушистых,
И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.
И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
В надежду на Бога
Хранит она детскую веру;
Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
И в гордом покое
Насмешку и зло переносит.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.
Маешка сразу все про нее понял. К красоте княгини прибавлялась невероятная чистота души. За Марией даже светским львам было совестно волочиться.
Такими женщинами восторгались. На них хотелось молиться.
Но протянулись к ней нечистые страстные руки – не стало тот же час Мадонны. Мария, как и все женщины, что у него были, как и все, кому предстоит погибнуть, покорилась Лермонтову совершенно. Она принимала его открыто, в любое время. Весь светский Петербург затаился в ожидании. Быть свадьбе? Или Лермонтов, как всегда, скомпрометирует понравившуюся ему женщину и бросит ее?
«Только бы бросил, – думал Николай Мартынов, посещая все балы, на которых появлялась княгиня. Было больно видеть ее, вальсирующую с Лермонтовым. Но не видеть ее вообще было невыносимо больнее. – Если он оставит Щербатову, я сразу подоспею с утешениями. И может, смогу передать ей частичку своей любви, вдруг и ее сердце воспламенится».
Мечтать об этом было сладко и трудно.
Отрадно представлять себя, получившего дозволение лобзать такие уста. Но как верить в возможность такого? Вся княгиня – стремительный порыв счастья. Ее взгляд все время ласкает нескладного Маешку. Чем он ее заворожил, чем он всех их завораживает – злой, некрасивый, маленький, покоряющий, тем не менее, великолепнейших, наикрасивейших дам?! Неведомо, чем можно очароваться в нем... А только Мария танцует лишь с ним одним, уже все знают об этом и смиренно принимают. Впрочем господин Барант, сын французского посланника в Санкт-Петербурге, как полагается согласно особенностям его страстного народа, кипит гневом.
Кипит, и... Не выдерживает! Очень хорошо!
Когда Николай услышал из уст Баранта адресованное Лермонтову холодно-презрительное: «Вы слишком пользуетесь тем, что мы в стране, где дуэль запрещена», то едва сдержал возглас радости.
Маешка мимо такого не пройдет. Барант – стрелок отличный, преметкий, и может статься...
Так примерно все и случилось.
Та самая фраза была сказана накануне первой кадрили, которую княгиня обещала Лермонтову. И сразу же после танца Маешка подошел к стоящему у стены и гневно сжимающему кулаки французу. И, улыбаясь своей вечно язвительно-презрительной улыбкой, небрежно пробормотал:
– Дуэль запрещена? О, это ничего не значит! Я весь к вашим услугам!
Лермонтов, правда, после схватки на Черной речке остался жив. Хотя – какое счастье! – он бросил Марию. Оставил ее как раз в тот момент, когда у нее умер маленький ребенок. К горю матери прибавилась и угроза потерять все состояние, так как родня по мужу вознамерилась прибрать его имение к своим рукам. И это в такой-то момент Маешка поступил в своей обычной манере!
Преграда исчезла. Можно было утешать княгиню и пытаться сблизиться с нею.
Сначала Щербатова как будто радовалась визитам.
– Николай Соломонович, вы один мне верный друг и советчик в этот сложный час, – говорила Мария.
Впрочем, глядя на нее, не верилось ни в какое горе: красота княгини сияла ровно, безмятежно, она ни капельки не потускнела от всех недавних испытаний.
Однако же вскорости все стало ясно. «Не мне она радуется, – Мартынов припоминал каждое слово любимой и все больше мрачнел. – Ей просто хочется говорить о нем, а я слушаю...»
С утра до вечера Щербатова не выпускала из рук альбома со стихами и рисунками Лермонтова.
– Он жив, жив, – как в забытьи все повторяла она. – А ведь я так боялась, он нарисовал себя умирающим.
«О, поиграть в умирающего – его любимая забава, – подумал Николай, пододвигаясь к княгине поближе. Черт с ним, с Лермонтовым и его рисунками, все, что угодно можно вытерпеть за возможность вблизи любоваться нежным розовым ушком и длинными пушистыми ресницами княгини. – Умирать – это он мастак, моей сестре, помнится, все уши прожужжал. „Не плачьте обо мне, я чувствую, мне уже недолго осталось“, – всегда говорит он. Но такие всех переживут. Если уж Барант, отличный стрелок, сплоховал, понятно одно – Мишелю фартит не только с женщинами, из поединков с судьбой он тоже выходит победителем. Однако ж княгиня... Ни слезинки по преставившемуся ребенку, все мысли только о Лермонтове...».
