Книга Роковой роман Достоевского, страница 38. Автор книги Ольга Тарасевич

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Роковой роман Достоевского»

Cтраница 38

И за возможность присутствовать при этом чуде можно простить все: странности, насмешки, бедность. И горе писателя, такое глубокое, что его поневоле тоже чувствуешь и страдаешь.

Ближе к полуночи Федор Михайлович спохватился:

– Вам же еще домой ехать! Совсем голову потерял. Простите великодушно, Анна Григорьевна.

– Ничего. – Она улыбнулась. Наконец-то Достоевский запомнил ее имя. – У меня здесь неподалеку родня живет, у родственников и заночую.

Федор Михайлович схватился за папиросу, но прикуривать не стал.

– Да, вы же дыма не любите-с… – Он завертел папиросу в пальцах. – А вот скажите, можно ли так сделать, чтобы вы пришли завтра уже с расшифрованными листами?

К своему собственному удивлению, Анна очень сильно обиделась. Конечно, расшифрует. Помогать так помогать. К тому же это такое наслаждение – еще раз прикоснуться к роману, поражаться, восхищаться им.

– Я принесу переписанный текст, – пообещала она.

А на языке вертелось почему-то совсем другое. Несмотря на усталость и ужасное опустошение, уходить от Достоевского очень не хотелось…

И так у них с первого же дня повелось, что если утром Достоевский и диктовал, то мало. И много рассказывал, про пережитое, про острог, про мучительницу свою Полину.

Слушать его всегда было неимоверно тяжело. Редкий писательский дар позволял ему настолько живо вести повествование, что Анна физически ощущала всю его боль и страдания.

Как-то сердце заныло так мучительно, что она не выдержала, спросила:

– Расскажите мне про ваше счастье. Вы ведь были счастливы, Федор Михайлович?

Он задумался, нервно затеребил бороду.

– А пожалуй, и не был я еще счастлив, Анюта, голубчик мой. Но все у меня такое чувство, что жизнь моя только начинается. А еще кажется, что если бы любил меня кто, то уж только за одно это и я бы на всю жизнь полюбил.

Взгляд Федора Михайловича задумчиво скользнул по ее лицу. И в этот миг Анна отчетливо поняла: он сделает ей предложение. А она его примет. Хотя любви в нем нет ни капли, есть только тоска неимоверная по женщине верной, кроткой, понимающей. Ну и что с того? Она все равно всегда будет рядом. Может, Федор Михайлович и полюбит ее потом. А коли не случится, то она все равно останется с ним. Потому что это такой человек, с таким талантом, что просто видеть его – великое счастье, и другой судьбы ей не нужно…

…«Положим, я бы ничего не сказала, если б действительно знала, что у него у самого нет, но когда я знаю, что мы нуждаемся, чтобы не нуждалась Эмилия Федоровна и прочая компания, когда мой салоп закладывается для того, чтобы выкупить салоп Эмилии Федоровны, то, как хотите, очень нехорошее чувство рождается во мне. И мне ужасно больно, что в таком человеке, которого я так высоко ставлю и люблю, и в таком-то человеке оказалась такая небрежность, такая непонятливость, такое невнимание». [45]

Анна отложила дневник. Потом допишет, после. Сейчас все равно слезы застилают глаза, растворяют четкие строчки.

Да, все переменилось, и оказалось намного сложнее. Когда Федор еще при первой встрече сказал, что содержит и пасынка, и семью брата, причем и долги все, числящиеся за журналом «Эпоха», на себя взял, Анна поразилась. Какое благородное сердце, какая бескорыстная преданность!

О Паше, бездельничающем, заботящемся только о развлечениях, представление у нее уже имелось. А перед свадьбой объявилась и жена покойного Михаила Михайловича, глупая толстая немка Эмилия Федоровна. Посмотрела так холодно, как будто бы невеста брата мужа – из падших. И вместо приветствия стала требовать, чтоб уж и после свадьбы Федор Михайлович был так добр, заботился, средства нужные предоставлял. Он и предоставлял – а на свадьбу денег не оставалось, пришлось выпрашивать аванс у Каткова. Когда обвенчались, Эмилия Федоровна и вовсе как умом тронулась, обосновалась в их доме, сказала, что помогать будет. От этой ее «помощи», то есть вечных громких криков, Федор сделался совсем больным. Надо было уезжать, однако куда и где денег взять? Но так хотелось избавиться ото всех, от родни, от кредиторов вечных, так хотелось, что и приданое заложить не жаль стало. Заложили, сбежали только вдвоем в Дрезден. Но и здесь Достоевский, как всегда, от себя последнюю копейку оторвет, а Эмилию Федоровну не забудет…

Почувствовав, как на глазах вновь закипают слезы, Анна решительно встала из-за стола. Нельзя думать об этом, ни к чему. Все решено, все свершилось. Жить с Федором непросто, но и без него невозможно.

Она отворила дверь – хозяйка, немка, постучавшись, принесла кофею. И комнатка, нанятая в пансионе чопорных обстоятельных супругов, наполненная горьковатым кофейным ароматом, опять показалась Анне чудо какой милой.

Выпив кофею, она принялась за починку своих платьев. И в душе вновь невольно всколыхнулось сильное раздражение. Столько всего купили недавно Федору Михайловичу, когда ходили по магазинам. И новую светлую шляпу, и плащ. Довольный, как ребенок, он все вертелся перед зеркалом и спрашивал:

– А что, Анька? Точно к лицу мне эта шляпа?

А для нее опять ничего не купили. Хотелось бы летних платьев, тем более что стоят они здесь копейки. Но Федор Михайлович не догадался предложить и для нее что-нибудь выбрать. А заговаривать об этом самой было стыдно.

Закончив штопку, Анна покосилась на дверь. А потом решительно направилась к столу, за которым работал муж. В последнее время он писал сам, не любил диктовать без особой нужды. И совершенно не выносил, когда читают черновой текст. А любопытство-то покоя не дает!

Но прочесть рукопись Анна не успела. На листках, мелко испещренных круглым бисерным почерком, угадывался женский профиль, коротко стриженные кудри.

«Она, снова она, – застучало в висках. – Ее он любит, а меня в жены взял, потому что она выйти за него не захотела, а я согласилась».

Снова покосившись на дверь, Анна дотянулась до шкатулки, в которой муж хранит письма, потом вытащила шпильку из пепельных густых волос. Мгновение – и маленький замочек открылся. На самом верху лежал конверт, подписанный ровным красивым почерком.

– От нее, от С., – в отчаянии прошептала Анна, хватая конверт.

Даже наедине с собою она никогда не называла имени и фамилии той женщины. Почему-то казалось, что любое ее упоминание, хотя бы и мысленное, приведет к тому, что С. опять появится в жизни Федора Михайловича и отдастся ему просто так, хотя бы только и назло жене.

Письмо, впрочем, оказалось довольно невинное. С. пеняла Федору Михайловичу в связи с редкой перепиской, жаловалась на царящую в Петербурге скуку и желала счастья с его «Брылкиной».

Анна довольно улыбнулась. Брылкина – во-первых, неумно-с. Во-вторых, слишком уж свидетельствует о досаде С. А это хорошо, очень даже хорошо.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация