Маргарет Дилэнд
Массовое сознание — вещь необычайно устойчивая, и меняется
оно с большим трудом. Петр Великий, как известно, бороды боярам отрезал и в
мундиры переодел, но как была допетровская Россия крепостнической, так она и
осталась ею вплоть до Александра II. Впрочем, знаменитые государственные
реформы XIX века по большому счету были лишь номинальными. Не случайно
большевики, пришедшие к власти через полвека, смогли легко вернуть прежние
формы управления. Община, характерная для российской деревни, осталась и в
самой деревне, и прижилась в городах: люди разместились в коммуналках,
объединившись в партийных ячейках. Еще пару десятилетий назад вопрос развода,
это сугубо личное дело двух людей, мог решаться в нашей стране на партсобрании.
Изменить внешний облик — это совсем не то же самое, что изменить суть.
Да, наша культура все еще хранит в себе пережитки, атавизмы,
доставшиеся ей от общины. В общине же, как известно, все общее: от каждого по
возможности, каждому по потребности. И в такой ситуации быть успешным, быть
инициативным и деятельным — накладно. Именно поэтому такие странные формы приобретает
у нас бизнес — выскочек и зажиточных людей в России не любят. Попробуйте
оформить документы на создание собственного бизнеса — вы столкнетесь с
гигантским административным барьером! Спросите у чиновника, почему он вставляет
предпринимателю палки в колеса, и он ответит вам: «А чтобы не высовывался!»
Предприниматели «отрываются от коллектива», а для общинной культуры это —
наитягчайший грех. За него и страдают…
Однако же страдающих у нас ценят превыше всего! Вспомните
хотя бы сонм православных великомучеников, всероссийских страдальцев. Община
защищает слабых и сирых, на то она и община. Индивидуалисты у нас не в чести, а
вот страдающие и за общее дело, и сами по себе — это наши подлинные герои. Они
могут рассчитывать на всеобщую поддержку и одобрение. Вот почему страдать в
России выгодно, вот почему страдание в России возведено чуть ли не в ранг
искусства.
И ведь это сидит в каждом из нас! Испытывая трудности, мы
принимаем «страдальческую позу» и ждем, что нас пожалеют и поддержат. Для нас
нормально жаловаться окружающим на свою «тяжелую долю», на то, «как нам плохо».
В западной цивилизации подобное поведение — признак дурного тона, а в восточной
его и вовсе не поймут. В России же все иначе, наши друзья и близкие просто
обязаны нас поддерживать, а потому, если на Западе, например, страдание
является механизмом разобщения, то у нас, напротив, оно объединяет людей.
Впрочем, есть в этом «цементирующем» наше общество материале
и серьезный изъян: мы, с одной стороны, ничего не делаем, не высовываемся,
сидим смирно, а с другой стороны, гордимся своим страданием, выпячиваем его.
Если бы мы не слишком усердствовали в этом, если бы мы, напротив, старались
минимизировать собственное страдание, считая его недостойным, позорным, глупым,
мы бы и страдали в меньшей степени, и дела бы у нас пошли лучше. Но страдание
возведено у нас в культ, никто не будет осуждать нас за страдание, а потому мы
позволяем себе страдать столько, сколько нам заблагорассудится.
Это только кажется, что лежачего не бьют. Он бьет себя сам —
тем, что лежит. Ему бы встать да пойти, ему бы пойтии сделать, ему бы сделать и
использовать, но он лежит. Роль жертвы, страдающего иногда помогает тактически,
но стратегически, на перспективу — это всегда проигрыш.
Смех без причины — это, как известно, признак дурачины. А
вот страдание без причины — это у нас признак «русской душевности». Страдание —
эмоция пассивная и бездеятельная. Однако об этом мы не задумываемся. Нам плохо,
мы страдаем и более ничего не делаем. В результате причины, вызвавшие это
страдание, никуда не деваются. Таким образом, у нас даже не одна, а две
проблемы: мы и мучаемся, и проблему свою не решаем.
Зарисовка из психотерапевтической практики: «Я не страдаю, а
болею…»
Мне кажется, что эта история может быть поучительная для
россиян. Когда я говорю, что в России любят и почитают страдание, а на Западе,
мол, нет, я не говорю, что на Западе не страдают. Однако тут есть одна
существенная деталь, которую бы мне и хотелось проиллюстрировать. Мы привыкли
говорить и думать, что все люди одинаковые (видимо, мы покупаемся в этом случае
на внешнее сходство). На самом деле все люди разные, а люди разных
национальностей и культур — тем более, у всех нас есть еще и национальные, и
культуральные особенности.
Психотерапевту необычайно важно знать то, какой
национальности человек, какой культуре он принадлежит, какой он веры, пола,
профессии, социального слоя, сексуальной ориентации. Если он не будет учитывать
этих нюансов, у него ничего не получится. По счастью, мне приходилось работать
с людьми, у которых подобных нюансов было предостаточно. Сейчас я хочу
рассказать о девушке — шведке по национальности. На момент обращения ко мне
Гунилле было 24 года, она училась на третьем курсе российского театрального
института. В целом она прекрасно освоила русский язык, однако когда нам не
хватало русского, мы переходили на английский, так что наши с ней
психотерапевтические занятия были двуязычными.
Гунилла обратилась ко мне, уже получив у другого врача
диагноз «депрессия». Тот доктор назначил ей антидепрессант, который дал
определенный терапевтический эффект — все депрессивные симптомы, которые
вызваны нарушением биохимии мозга (а это прежде всего специфические нарушения
сна и аппетита, изменения скорости психической реакции и т.п. ), постепенно шли
на нет. Однако психологическая часть депрессии, которая не может быть
поправлена (излечена) в полной мере с помощью антидепрессанта, должна была
лечиться психотерапевтически.
Что же это за «психологическая часть» депрессии? Это как раз
и есть «страдание» — эмоции горя, печали, подавленности, тоски.
Шведы, как и большинство европейцев, особенно северных, —
это люди, которые с самого раннего детства обучаются сдерживать свои эмоциональные
реакции, особенно негативные. Демонстрировать свое эмоциональное состояние
здесь считается просто неприличным. И в этом есть своя сермяжная правда: когда
вы сердитесь, расстраиваетесь или тревожитесь — вы автоматически доставляете
другим людям неудобство, а право на это вам никто не давал и давать не должен.
Если у тебя проблемы — это твои проблемы, и будь любезен с ними разобраться; не
нужно вываливать свои эмоциональные реакции на окружающих, они здесь совершенно
ни при чем.
Это нам, в России, кажется, что никто без наших
эмоциональных реакций обойтись не может. Мы считаем буквально своим долгом в
обязательном порядке сообщить всем и вся, причем всеми доступными нам
средствами, о том, что мы чувствуем, что мы думаем, как мы это воспринимаем,
что это для нас значит. Причем все это мы делаем с изыском, в подробностях,
так, чтобы и они — наши окружающие — тоже это прочувствовали. В этой
поведенческой стратегии, возможно, тоже есть свои плюсы, но для людей западной
цивилизации это по крайней мере выглядит странным.
(О психотерапии депрессии я специально написал книжку
«Средство от депрессии», вышедшую в серии «Экспресс-консультация».)
