Я Пролетающий,
Мгновенно тающий.
You must be happy!
Подбрасывай кепи!
Притворяясь бесстрастным, он спросил ЕЁ отца: «Вы часто с ней разговариваете?»
«Крайне редко. Раз в квартал, не более того. Но если вы хотите…»
«Нет-нет, не беспокойтесь. Благодарю вас за это послание, если… если оно адресовано именно мне…»
Аксельбант Юрий Игнатьевич резко отвернулся и пошел прочь. Только лишь опыт секретной службы удерживал его от рыданий. Что мне делать с этой девчонкой, которую я назвал болгарским именем, думал бывший резидент ГРУ в Болгарии. С этой киской, о которой я только и думал во Владимирском централе?
Я сволочь, думал Ваксон весь остаток дня и половину ночи. Счастливая сволочь. А с другой стороны, какого черта мне подбрасывать кепи? Ведь мне-то бросили просто медный пятак. Так, на всякий случай. А может быть, и не мне он брошен. Возможно, папа слегка запутался в тех, с кем она «говорит на ты». Нинка Стожарова, например, утверждает, что Ралли (так они ее зовут в своей «золотой дюжине») просто физически не может ни с кем продолжать дольше трех месяцев. А мы с ней были полтора года. Ты побил рекорд, мой милый, говорит Стожарова. Это надо записать в Книге Гиннесса. Он поднял с пола свой большой кусок оберточной бумаги, на котором до фига было записано всякого в фонд «нетленки», и записал: «ему бросили медный пятак».
Когда он вышел из своей каюты, «Собесский» уже был в море. Солнце, предвещая хорошую погоду, в отсутствие всяких облачных прокладок норовило обжечь отчетливую линию горизонта, а ночью от того огня запалить Стожары. Жаль, что нет тут со мной женщины-философа под той же фамилией. Нинка за эти два года стала редактрисой на киностудии и теперь вовсю старается соединить мосфильмовские зодиаки.
Он обошел весь дек класса «люкс» и не встретил ни души. Снизу, с большой кормовой площадки, доносились звуки еще одной глубоко народной, то есть барлаховской песни: «все ждала и верила сердцу вопреки: мы с тобой два берега у одной реки». Туда вниз из «люкса» опускался довольно широкий трап. Ваксон присел на ступеньку лицом к закату. Почему-то вспомнился гумилевский стих, из-за которого когда-то они схлестнулись с комсомольским вожаком, ныне ставшим настоящим партийным бонзой Юркой Юрченко.
Придется присесть, пожалуй,
Задохнувшись, на камень, широкий и плоский,
И удивляться тупо кроваво-красному небу,
И тупо слушать свистящий пронзительно ветер.
Вдруг услышал шаги и смех Барлахского. «Вакса, ты что там сидишь, как Онегин в джинсах? Небось, думаешь, кто там в малиновом берете с послом испанским тру-ля-ля? — он присел рядом с Ваксоном на ступеньку трапа и поставил рядом ведро со свежесваренными раками. — Видишь, что мне спроворили на Пересыпи? Меня тут все знают, старик. Народ Одессы все еще помнит, кто их снабдил водой в самый жаркий час!»
Все друзья Барлахского знали эту историю из его батального прошлого. Во время осады города румынской армией водокачка оказалась в руках врага. Грозила мучительная жажда. Отряд десантников, в котором далеко не худшим морпехом был всем известный Уголек, захватил водокачку и в течение трех суток удерживал ее, пока Одесса не заполнила все свои емкости доброкачественной водой. Все десантники погибли, и в этом Григ убедился, когда после войны попал в любимый город. На стене дома, где проходила подготовку к рейду их группа, висела мемориальная доска, которая сообщала, что все геройски погибли, включая и Барлахского Г. X. 1922 г. р. Создатели мемориала не знали, что израненный Уголек выбрался по трубе в степь, где его подобрала крестьянка. С тех пор и всю жизнь он держался одной максимы собственной выработки:
Тех, что погибли, считаю храбрее.
Может, осколки их были острее?
Может, к ним пули летели быстрее?!
…Тех, что погибли, считаю храбрее.
«Вот сегодня мы этим ракам устроим Куликово поле! — с большим энтузиазмом воскликнул Барлахский. — Под водочку здорово пойдет, правда, Вакс?»
«Ты же знаешь, что я водку сейчас не пью», — сказал «Онегин в джинсах».
«Не развязал?» — с большим сочувствием спросил Барлахский: не пьющих водяру он считал убогими.
«С какой стати?» — пожал плечами Ваксон. Подошли и присели рядом Кукуш с капитаном Каракулем. Последний сообщил: «В Ялте на этой палубе появятся еще кое-какие гости неординарного разряда».
Кукуш положил ему руку на плечо.
«Послушай, капитан, тебе не вломят за твое увлечение литературой?»
Каракуль хлопнул в ладоши и пробарабанил немного по своему любимому судну.
«Как раз наоборот. Пароходство дало добро. Они в восторге: открытие туристического сезона с именитыми поэтами на борту! Это вам, ребята, не фуфляй-муфляй!»
Пока они так болтали на шканцах, по быстро темнеющему морю стали проходить полосы ветра. Началась небольшая качка. Капитан встал.
«Ребята, идите в салон и начинайте ужинать, а я пока немного позанимаюсь кораблевождением».
Ваксон вспомнил, как они с Ралиссой оказались на «Я. С.» в новогоднюю ночь. Качка тогда была обалденная. Пассажиры туристского класса лежали в лежку, да и в полупустом «люксе» народ позабыл о встрече Нового года. Каракуль тогда произнес точно такую же фразу: пойду немного позанимаюсь кораблевождением. Ваксон отвел свою девушку в каюту, уложил ее в постель и закутал в одеяло, как будто это морское толстое одеяло могло уменьшить волнение стихий. А сам пошел на капитанский мостик. Каракуль там стоял, как дирижер симфонического оркестра, только вместо палочки отдавал команды с помощью микрофона. Он показал Ваксону лоции и объяснил их курс через кипящее море. «Я. С.» шел на траверзе Евпатории и собирался обогнуть длинный песчаный мыс. Все получилось так, как он задумал. Грозные валы расступились, и среди них открылось озеро спокойной воды. Там он приказал поставить судно на два якоря, и качка полностью прекратилась. Люди засновали по всем палубам, готовясь к встрече Нового года. Ваксон помчался вниз и нашел Ралиску в капитанском салоне. Она там плясала в толстых мордовских носках, такая забавная и любимая, что и он заплясал вокруг нее по-пацански, несмотря на свой статус литературного бунтаря. В этот раз Ралиски не было и буря не разыгралась. Но фраза была записана на куске оберточной бумаги.
В Ялте «Ян Собесский» встал к стенке порта. Часть пассажиров выгрузилась из теплохода и погрузилась в автобусы с целью совершения крымских экскурсий. Новые пассажиры весь день прибывали в других автобусах и поднимались на борт с целью плыть к кавказским берегам. Пассажиры-индивидуалы подъезжали к трапу на такси. Среди них то ли случайно, то ли намеренно оказалось немало уже знакомых нам персонажей, но о них позже. Пока что сосредоточимся на выдающейся персоне поэта Барлахского.
Как только телефоны «Собесского» соединились с городской сетью, он позвонил директору Ялтинской киностудии Гурчику и осторожно спросил, не может ли тот прислать в порт свою машину для поездки на водопад Учансу вместе с великим бардом Октавой и удивительным, на грани потрясения, прозаиком Ваксоном. Для осторожности были кое-какие причины. В прошлом году он тут снимал в качестве режиссера фильм по собственному сценарию под названием «Ауфвидерзеен». Речь там шла о морской войне у крымских берегов в конце 1943 года. Ялта была уже освобождена, а в Севастополе еще держался немецкий гарнизон. Курортный город стал базой дивизиона торпедных катеров. На них возлагалась задача прерывать движение нацистских транспортов с техникой и живой силой. Командирами катеров были боевые офицеры, все как на подбор мужественные красавцы; Барлахский любил такого рода парней, потому что и сам себя причислял к таковским. Естественно, у них на крутых склонах Ялты разыгрывались романтические истории под музыку Микаэла Таривердиева. И вот из этого мирного рая парням чуть ли не каждую ночь приходилось уходить в почти самоубийственные рейды.
