– Я не такой, Добрыня Малкович, я Правду чту, и мои люди тоже.
– Чтишь, но принимаешь ли? Готов ли ты смирить свою гордость, как это у вас, христиан, принято, чтобы Правда и обычаи предков на землях чтились, чтобы такого непотребства, как с тобой было, более не случалось?
– Ты никак меня к себе в дружину зовёшь? – напрямик спросил Воислав.
– Угадал. Как, пойдёшь?
– Стар я уже дружины менять, мне бы серебра набрать да осесть где-нибудь на земле.
– Старый дуб крепче молодого. На меня глянь, – Добрыня повёл широкими плечами, – тоже не молод. А такому, как ты, место за столом найдётся достойное.
– Прости, Добрыня Малкович. Обещал я Путяте, что сопровожу караван его гостевой по весне в Киев. Вот вернусь через год, тогда и скажу тебе своё слово.
– Путяту твоего Морена за бороду держит, не хочешь – так и скажи, – вроде бы и недовольно, но по-доброму сказал Добрыня.
– Не то чтобы не хотел. Сказал же: я слово дал купцу. Тем более пораненный, куда он поплывёт? А зачем тебе гридень, который слово не держит?
– И то верно, – неожиданно легко согласился новгородский посадник. – Ну раз ты такой крепкий на слово, найдёшь меня через год, скажешь, кто ты, тебя ко мне за стол пропустят. Помни честь оказанную, не пренебрегай.
– Ни в коем разе, – пообещал Воислав.
– Погоди благодарить. Я знаешь, что никак в толк взять не могу: с чего бы это варягу да из киевских земель на самый Север ехать. Неужто его обидели так?
– Кто знает, уже не спросишь.
– Да хороший воин хоть был?
Воислав стиснул челюсть так, что заиграли желваки на скулах. Именно он сразил Ингельда, когда тот полез на стену, мечом точно в горло. Брата своего по варяжскому сродству. Ничего не поделаешь, в жизни и кровные родичи друг друга убивают, как князь нынешний Владимир. Не он сам, но по его попущению брата его Ярополка убили. И всё по воле богов: если Ярополк мёртв, значит, он не люб им был, и они привели другого, Владимира, любого. Вот и выходило, что если сразил в бою Воислав Ингельда, значит, за ним Правда была. Ох, беда… Если боги начинают людьми играть, то не поймёшь ничего. А что это была не простая стычка в лесу из-за добычи, Воислав всё больше убеждался. Кто же из богов его направлял? Ингельд ведь пришёл волю Перуна исполнять.
Воислав предпочёл не задаваться этим вопросом, он не жрец, а воин, не его дело с богами говорить.
– Неплохой, – сдержанно ответил варяг.
– А что в том воине, жизни которого Ингельд искал, такого особенного?
– Ничего, воин как воин, обычный человек. Не кромешник.
– Слыхал я, он тоже христианин? – с прищуром спросил Добрыня.
– Тоже, но я своих людей не выдаю.
Добрыня захохотал.
– Да я уж знаю. А позови-ка его, хочу поглядеть. Любопытно.
И сам крикнул гридня. Не прошло и двух минут, как тот привёл Молодцова.
Данила во второй раз так близко увидел сильного мира сего. Если честно, ему и первого раза хватило. Стоять в одной комнате с людьми, которые каждый по-своему, но недосягаемо выше тебя, было неприятно. Даже саднящая боль в руке и в боку забылась от этого ощущения.
– Ну, здравствуй, Молодец. Слыхал, так тебя кличут?
– Так, здравствуй… Добрыня Малкович.
Данила скорее интуитивно слегка согнул спину, беспомощно оглянулся на Воислава: мол, как с ним обращаться-то? Батька еле заметно кивнул: всё правильно пока, не дёргайся.
– А расскажи-ка мне, Молодец, за что это на тебя так Ингельд взъелся?
Данила без всякого удовольствия и приукрашиваний рассказал, как удрал с острова Перуна, оставив бога без законной жертвы.
– Да ты никак холопом был каких-то восемь лун назад?
– Был. И что же – я какой-то закон нарушил? – дерзко ответил Молодцов.
– Нет, не нарушил, наоборот, этим гордиться можно. Ещё летом тебя продавали, а теперь ты уже с посадником Новгорода говоришь. И такую осаду выдержал. Удивительный ты отрок, может, не зря варяги твоей жизни искали?
– Мой батька тоже варяг.
– Это верно, он за тебя стеной стоит. А как же так вышло, что ты за всё это время биться выучился?
– А я не выучился, я и сейчас плохо обучен ратному делу.
– Но ты стоишь передо мной, а многие другие, поопытнее и посильнее тебя, погибли, – здраво рассудил Добрыня.
– Не знаю… Повезло мне.
– А вдруг и перед Перуном повезло бы тебе, а? – хитро сощурился посадник.
Данила стиснул кулаки. Обида, горечь за побитых друзей встала комом в горле. Злоба и боль плохие советчики, но Молодцова словно изнутри кто-то толкнул.
– Хотите, я сейчас сразиться могу с тем варягом, который выжил. Перед вами, перед Перуном… без разницы. И мы посмотрим, на чьей стороне удача.
– Хитер… Варяг-то тот ранен.
– Мой человек тоже, – вступил Воислав.
– Хорошо, пусть так. Раз этот отрок хочет биться, путь сражается перед богами, когда восстановит силы. И пускай все увидят в честном бою, на чьей стороне Правда, – заключил Добрыня.
– Ты хоть понимаешь, какой ты дурак? – спросил батька у Данилы, когда аудиенция у посадника окончилась.
– А что, он сильный противник очень? Понимаю, в общем.
– Значит, не безнадёжен. Тот варяг может троих, как ты, покрошить – и не вспотеет.
– Но он же раненый?
– А ты как будто здоровый. Меч при тебе?
– Да, трофейный как бы, мне его Клек…
– Помолчи… Биться будешь, как только вернёмся в Новгород. И молись, чтобы у поединщика твоего огневица началась или ещё какая зараза. Чему учил тебя, помнишь?
– Конечно!
– Конечно, – фыркнул Воислав, – пойдём посмотрим. Хочу увидеть, что в тебе говорило: бравада глупая или мастерство воинское.
Возвращение заняло пять дней. Добрыня не стал ждать, пока санный поезд доберётся до города, и с личными охранниками уехал вперёд. Он посадник, у него всегда много дел.
Во время пути Воислав активно работал с Данилой, пытаясь развить основы высокого воинского искусства – фехтования, делая упор на тонкостях тактики, а ещё на укреплении рук и связок. И тем не менее, несмотря на облегчённые тренировки, за время занятий у Молодцова дважды открывались раны.
По приезду в Новгород на сотенное подворье Молодцова позвали к себе старшие. Там были все пятеро оставшихся в живых: Воислав, Шибрида, Клек, Вуефаст, вытянувший раненую ногу, и Скорохват с рассеченной бровью и шрамом на скуле.
– Мы договорились обо всём, – сказал Шибрида. – Евслик, так зовут твоего недруга, уж больно сильно тебе кишки выпустит хочет, смотри, не обрадуй его. Он говорит, что готов биться завтра. Ты как?
