– Да в порядке ты!
– Нет. Можно я пойду?
– Здесь никого нет, – настаивал отец Грег. – Тебе нечего опасаться. Все нормально. Тебе нечего бояться, когда ты со мной.
– Я себя плохо чувствую, – повторил Джеймс. – Извините. – Возникла пауза, и вслед за тем звук резко поставленного на верстак бокала. – Нет, – умолял Джеймс. – Пожалуйста.
– Все нормально, – повторял отец Грег. – Все нормально.
Оттуда, где я стоял, ничего не было видно, но в этом и не было необходимости. Я знал, что отец Грег сейчас наливает в два бокала скотч – себе побольше, Джеймсу поменьше. Даже не подходя ближе, я знал, как пахнет сейчас его дыхание, узнавал исходящий от его тела жар, знал, что скоро его дыхание опалит плечо, горячим ветром поднимется по шее к уху и задержится там, так что невольно задашься вопросом, иссякнет ли оно когда-нибудь или нет.
– Мы же об этом говорили, – увещевал Джеймса отец Грег, и при звуке гладко катившихся знакомых слов меня сковал такой страх, какого я не знал с тех пор, как отец Грег впервые сводил меня в подвал. – Отчасти поэтому то, что происходит между нами, становится таким особенным. Это должно остаться строго между нами, Джеймс, это важно. Ты же не хочешь, чтобы у нас это отняли, а?
– Нет.
– Ты мне небезразличен, Джеймс. Я не хочу тебе навредить. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь навредил мне?
– Нет.
– Ш-ш-ш, – послышался шепот отца Грега. – Я тебе помогу, вот увидишь. Ш-ш-ш.
Я съехал спиной по стене и подтянул колени к груди. Я прижал к ушам кулаки и зажмурился, хотя все равно не мог ничего разглядеть. Мне необязательно было смотреть – я знал, как объятия отца Грега поглощают тебя, выжимая воздух, пока дыхание не становится чем-то, что ты даешь и ему. Отец Грег был вдвое больше Джеймса. Я знал, какой насыщенный телесный запах сгустился сейчас вокруг Джеймса. Я знал, как пережить это молча, и сжался в комок, пока это продолжалось. Я ничего не слышал, кроме голоса в своей голове, голоса отца Грега, говорившего мне: «Это тоже часть любви – это любовь, наша любовь, любовь между мной и тобой».
В моих глазах стояли слезы. Когда они наконец начали читать «Отче наш», я тоже повторял слова молитвы – про себя. Отец Грег заставлял Джеймса повторять до тех пор, пока тот не стал произносить фразы отчетливо и громко, с напором, будто веря в каждое слово или по крайней мере успокоившись. Затем все стихло. Отец Грег выключил обогреватель и свет и повел Джеймса наверх со словами, которые я столько раз слышал.
– Помни, Джеймс, все это касается только нас с тобой. Никто не должен об этом знать.
Я сидел на корточках в темном углу за стеллажом, и слезы катились по моему лицу. Я ненавидел Джеймса, а ведь это даже не была его вина – я слышал, как он говорил «нет». Его «нет» отдавалось во мне эхом.
Я не произнес этого слова летом, когда отец Грег повел меня в подвал к верстаку и предложил тот первый глоток скотча. Я позволил ему подойти вплотную, закрыл глаза и ушел глубоко в себя. Большой палец отца Грега надавил мне на кадык, и я подумал, уж не собрался ли отец Грег прямо тут оборвать мою жизнь, как вдруг его лицо засветилось от удовольствия, и я почувствовал себя странно – неожиданно важным от сознания, что это я доставил ему это удовольствие. Я мирился с этим снова и снова, пока это не стало казаться вполне обычным.
Я сидел, слыша, как стучат мои зубы, пока в узком оконце у меня над головой не мелькнул свет фар. Я не представлял, сколько просидел в подвале. С парковки раздался сигнал, и я понял, что это за мной. Меня корежило при мысли о том, что придется сесть в машину и разговаривать с водителем, но надо было выбираться отсюда к чертовой бабушке. Машина снова просигналила.
Сжимая куртку и шапку, я побежал к двери. От толчка она распахнулась, гулко ударившись в кирпичную стену, и эхо разлетелось по лестничной шахте. В коридоре было темно, но с первого этажа проникал свет. Я перемахивал через две ступеньки, но на площадке остановился как вкопанный.
Отец Грег стоял у двери, ведущей на парковку, придерживая ее рукой. В темноте я хорошо видел фары фирменного такси, стоявшего перед церковью. С парковки донесся голос, но говоривший был слишком далеко, чтобы разобрать слова.
– Нет, мне очень жаль, – громко ответил отец Грег. – Он сегодня не приходил. – Он обернулся. Его массивная фигура закрывала почти весь проем. Он был в шерстяной вязаной шапке и фланелевой рубашке без своего белого воротничка. Пальто было расстегнуто. Он пристально посмотрел на меня, секунду поколебался и громко повторил в открытую дверь: – Нет, его сегодня точно не было. Извините, что ничем не могу помочь. – Отец Грег помахал шоферу. – Всего наилучшего. С Рождеством!
Он плотно прикрыл дверь и щелкнул замком.
– Эйден? – Его глаза были красны, он тяжело сопел. – Ты меня до смерти напугал. Ты же не должен был приходить сегодня! – Я молчал. – Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Ты был внизу?
– Вы сказали водителю, что меня здесь нет. Вы меня видели. Вы смотрели прямо на меня.
Отец Грег скрестил руки на груди.
– Успокойся, – сказал он и поскреб подбородок. – Нам надо поговорить. Я сам отвезу тебя домой.
– Нет, – тихо сказал я.
Отец Грег выпрямился.
– Поговорим у меня в кабинете.
– Я хочу уйти, – сказал я громче.
Отец Грег расслабил плечи, стянул вязаную шапку и сунул ее в карман пальто. Пальцами пригладил волосы, расправляя спутавшиеся пряди.
– Эйден, не надо так. Ты же знаешь, с кем ты говоришь.
– Нет, – повторил я и взглянул через плечо на главный зал. Там была кромешная темнота, только широкая полоса света падала из кабинета отца Грега.
– Таксист сказал, он привез тебя днем. Ты здесь целый день? – Он потер лицо и вздохнул. – О’кей, ладно. Успокойся. Успокойся, Эйден. Успокойся. – В его голосе слышались свист и хрипотца от спиртного.
Говоря, отец Грег подходил ко мне, и не успел я двинуться, как он схватил меня за руку. Я дернулся, но не смог вырваться. Он привел меня в свой кабинет и закрыл дверь.
– Присядь.
– Я не желаю больше здесь находиться.
Отец Грег сбросил пальто и забрал у меня куртку и шапку.
– Слушай, – сказал он, перекинув их через спинку своего стула, – ты успокойся. Давай поговорим.
Он подвел меня к дивану, но я не желал садиться и водил большим пальцем по матовым медным гвоздикам, набитым вдоль шва на подлокотнике. Святой Августин взирал на меня с маленькой картины на стене. Настольная лампа бросала тусклый конус света на стопку благодарственных писем, написанных отцом Грегом. Они ждали меня, вдруг понял я, чтобы сложить их, наклеить марки и разослать. Тыльной стороной ладони отец Грег отодвинул бутылку скотча и два низких стакана по зеленому настольному планшету, прислонился к краю стола и скрестил руки, отчего его рубашка натянулась на груди.
