Я подумал: может, прогулять школу? Прогул не только подогреет праведный гнев мистера Вайнстейна, но и вызовет подозрения. Все же знают, что я работал в Драгоценнейшей Крови Христовой! Мне захотелось побежать к дому Джози, сколоть с дерева ледяную корку и посмотреть, можно ли вернуть отражение нас двоих, прижавшихся друг к другу, восстановить его, как старую фреску, похороненную в склепе забытого города, и увековечить тот миг, когда я был нормальным старшеклассником, которого не надо переводить в Буллингтон, подвергать перекрестному допросу, продергивать в газетных заголовках и превращать в артиста цирка уродов, в чудовище с человеческим лицом, мечущееся в клетке, чтобы зеваки за прутьями спрашивали: «Как он дошел до такого, как допустил, почему ничего не сделал?»
А ведь меня не оставят в покое. Я много раз бывал в магазинах и насмотрелся на таблоиды с фотографиями покалеченных рабочих, изуродованных пластикой знаменитостей или похищенных детей. Каждый рад посплетничать об этих историях, но никому не хочется стать их участником. Есть нечто отталкивающее в людях, замешанных в эти истории, – в преступниках, семьях, в самих жертвах. Каждому приписывают жутковатые качества. Никому неохота знаться с подобными людьми. Мне самому неохота.
Естественно, новость уже разлетелась по академии. С улицы было видно, как в вестибюле кучкуются матери и няни, тихо переговариваясь и провожая взлядом каждого ученика.
– Ужасно, просто ужасно, – сказала одна мамаша, когда я вошел в дверь.
Страх неосязаем и нематериален, но он способен создавать весьма ощутимые эффекты. Он может обладать вкусом и запахом. Тяжелое табачное дыхание отца Грега и обжигающая горло вонь скотча потянулись за мной по школе.
Когда я подошел к столу миссис Перрич, меня заметила Хейзел, мать шестиклассника, которому я помогал в прошлом году. Она тронула подругу за руку, и они отделились от группы мамаш.
– О! – воскликнула Хейзел, цепляя на лицо улыбку, в которой я разглядел все признаки хорошо знакомой мне жалости. Она шагнула ко мне и положила руку мне на плечо. – О боже, – сказала она, поглаживая мне плечо. – Ну и вид. Что с тобой? Ты в порядке?
– Конечно, – ответил я и только после этого сообразил, что она говорит о моем глазе. – Это случайно, на новогоднем празднике.
Хейзел покачала головой.
– А то люди обеспокоены и могут подумать самое худшее. Ну, ты понимаешь. Про церкви, – сказала она наконец. – Про этот скандал. Ужас.
– Трудно поверить, – подхватила ее подруга.
Я не ответил, глядя на ее сапоги. Они доходили ей до середины икры и по верху были отделаны полоской бледного меха. Я видел девочку из нашего класса в таких же сапогах.
– И ведь не предугадаешь, – продолжала она. – Как такое можно предвидеть?
На меня уставились еще две мамаши. Миссис Перрич говорила по телефону, но тоже посматривала на меня поверх очков.
– Ты работаешь в Драгоценнейшей Крови Христовой, верно? – спросила меня одна из женщин.
Хейзел никак не могла убрать от меня руку: теперь она принялась поглаживать мне локоть.
– Наверняка это очень нелегко. Ну, ты же там работаешь, да?
– Денни ходил туда в школу конфирмантов, – сказала еще одна женщина. – Сколько же детей в нашей общине проходят через школу конфирмантов?
– Я знаю, – заявила четвертая и обратилась ко мне: – В каком ты классе?
– Эйден в десятом, – быстро ответила Хейзел.
– О боже, – сказала эта четвертая. – Значит, ты там работаешь? И как там обстановка? Говорят об этом или нет?
– Тил! – одернула ее Хейзел. – Эйден, это не наше дело.
Другие матери немного отодвинулись, но не приблизились к Хейзел, а словно сплотились вокруг Тил, которая стояла, скрестив руки на груди.
Я никого из них толком не знал, даже по именам затруднился бы назвать, однако им уже было известно, что я работал в Драгоценнейшей Крови Христовой.
– Я не верю, чтобы в нашем приходе что-нибудь было, – сказал я. – А если ничего не было, с чего кому-то об этом говорить? – Мой голос повысился, по спине потекла струйка пота. На лбу тоже выступила испарина. Я сжал кулаки и сунул их в карманы, чтобы, не дай бог, не вытереть рукой лицо.
– Мальчик мой, – произнесла Хейзел, – успокойся, все нормально. Мы никого ни в чем не обвиняем.
– Я тоже не обвиняю, – сказал я чересчур громко.
– А я считаю, – заявила мамаша в меховых сапогах, – что родительский комитет все равно должен этим заняться. Нужно, чтобы об этом заговорили, и, соответственно, с детьми тоже нужно провести беседу.
– Обязательно, – согласилась с ней Тил. – Доктор Ридж должен созвать общешкольное собрание.
– Может, лучше в малом формате? – предложила другая мамаша. – Тема, знаете, очень деликатная.
– Вот именно, – подчеркнула Хейзел.
– Вообще-то, – продолжала мамаша в меховых сапогах, – этим должен заняться отец Грег. Это его обязанность, не только перед Драгоценнейшей Кровью Христовой, но и перед всем городом.
– Отец Грег даже на воскресной мессе не появился, – сказала Хейзел. – Ее служил отец Дули.
– Отец Дули? – переспросила Тил. – А он что-нибудь об этом сказал?
– Тил, достаточно! – перебила ее Хейзел. Она попыталась меня обнять, но я попятился.
– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказал я.
Происходящее казалось мне сюром: ни одна из этих женщин не бывала в Драгоценнейшей Крови Христовой, так чего они завелись? Некоторые из них вообще не католички.
Я показал на часы в вестибюле и прошел к классам. Если родители громогласно требовали собраний и конференций, ученики вели себя совершенно иначе: в коридорах царило молчание, нарушаемое лишь шепотками о ребятах, занимавшихся волонтерством в приходе. Я старался уклониться от этих разговоров – ведь многие знали, что я работал в Драгоценнейшей Крови Христовой летом и осенью.
Ник с Дастином тоже подошли ко мне в коридоре. Некоторое время Дастин пялился на меня в упор, потом пробормотал что-то своему приятелю на ухо. Мне казалось, я отовсюду слышал свое имя, но, когда я оборачивался, ко мне никто не обращался.
Мистер Вайнстейн дал нам письменную работу, но я весь урок смотрел на чистый лист, опасаясь обуревавших меня воспоминаний. Мистер Вайнстейн сидел в своем кресле, заложив руки за голову совсем как отец Грег, когда тот ораторствовал в своем кабинете, и это напомнило мне наш разговор в самом начале кампании. Отец Грег показывал мне фотографии, которые планировал использовать как агитационные материалы: дети радостно тянут руки на уроке, двое учащихся у компьютера, и один из них указывает на монитор с выражением восторженного узнавания на лице. Были и другие снимки.
– Знаешь, почему я люблю привлекать в проекты ребят вроде тебя? – спросил отец Грег. – Потому что ты совсем как они, а мне важно, чтобы дети помогали друг другу. – Он взял фотографию трех латиноамериканцев в белых лабораторных халатах и защитных очках. – Помогая другим, помогаешь себе.
