– А где купил куртку дилер?
– Говорит, что приобрел ее вместе с партией неношеной винтажной одежды у скупщика и поначалу думал, это качественная японская подделка под винтаж, которую будет несложно перепродать.
– Кто такой скупщик?
– Человек, который ищет вещи для продажи дилеру. Дилер сказал, скупщик был немец, незнакомый. Рассчитывались наличными. Фамилию якобы не запомнил.
– Не может быть, чтобы бренд был уж настолько секретным. Сегодня после завтрака я нашла двух людей, знающих по меньшей мере то, что я вам и пересказала.
– И кто они? – подался вперед Бигенд.
– Продавщица в очень дорогом джинсовом магазине недалеко от «Синего муравья».
– А… – с нескрываемым разочарованием протянул он.
– И молодой человек, купивший такие джинсы в Мельбурне.
– Вот как? – Бигенд сразу просветлел. – И он сказал, у кого их купил?
Холлис взяла ломтик прозрачного хамона, свернула, обмакнула в оливковое масло.
– Нет. Но, думаю, скажет.
8
Кюретаж
Милгрим чистил зубы в ванной маленького, но безусловно фешенебельного номера под яркой и в то же время мягкой лампой и думал про Холлис Генри, женщину, которую Бигенд взял в ресторан. Она казалось смутно знакомой, хотя и не по «Синему муравью». Воспоминания последних лет десяти были обрывочны и путались во времени, но вроде бы Милгрим с ней раньше не общался. Но точно где-то видел. Он сменил мини-насадку на зубной щетке и начал чистить между верхними коренными. Пусть мысль о Холлис Генри утрясется. Утром он вспомнит, кто она. А нет – в вестибюле гостиницы есть макбук. Лучше гуглить в нем, чем в телефоне. Вообще-то, она приятная, Холлис Генри. Только не с Бигендом. Бигенд ей явно не по душе. За недолгое знакомство Милгрим успел это понять.
Он снова сменил насадку – взял ту, в которой на одноразовой пластмассовой вилке было натянуто полдюйма зубной нити. В Базеле ему вылечили зубы, а потом отправили его к парадонтологу. Кюретаж. Процедура довольно болезненная, зато теперь он чувствовал, что у него новый рот, правда требующий постоянного тщательного ухода. Лучшим в визитах к парадонтологу (помимо нового рта) была возможность по дороге хоть немного посмотреть Базель. Иначе он бы просидел в клинике безвылазно, как обещал с самого начала.
Закончив с нитью, Милгрим почистил зубы электрической щеткой и прополоскал жидкостью из флакона. Темно-синее стекло напомнило про костюм Бигенда. Пантон-286, сказал себе Милгрим, но не совсем. Похоже, Бигенду в его костюме особо нравилось (помимо способности раздражать людей), что цвет нельзя точно воссоздать на большей части компьютерных экранов.
Жидкость для полоскания заканчивалась. Она была особая, с чем-то, что добавляют в самолетах к водопроводной воде. Багаж Милгрим не сдавал, а с собой дают проносить только маленькие флаконы. В Миртл-Бич пришлось экономить. Надо будет попросить в «Синем муравье». У них там есть особые люди, чья работа – добывать все, что угодно.
Он выключил свет в ванной и начал раздеваться, стоя рядом с кроватью. В номере было чуть многовато мебели; помимо прочего тут стоял портновский манекен, обтянутый той же терракотовой тканью, что кресло. Милгрим хотел было положить штаны в пресс для брюк, потом раздумал. Завтра пройдется по магазинам. Он уже и сеть присмотрел – «Хакетт». Вроде «Банана Репаблик», но классом повыше и с какой-то не совсем понятной претензией.
Милгрим уже расстилал постель, когда зазвонил «нео». Эмуляция механического звонка на старом дисковом телефоне. Слейт.
– Оставьте завтра мобильный в номере, – сказал тот. – Включенный, на зарядке.
В голосе слышалось раздражение.
– Как вы там, Оливер?
– Компания, которая их выпускала, закрылась. Надо будет завтра кое-что перепрограммировать. – Слейт повесил трубку.
– Доброй ночи, – сказал Милгрим, глядя на телефон.
Затем положил его на ночной столик, лег на кровать в трусах и натянул одеяло под самый подбородок. Выключил свет. Провел языком по внутренней поверхности зубов. В комнате было чуть жарковато. И почему-то чувствовалось присутствие манекена.
Милгрим лежал, слушая или, по крайней мере, ощущая фоновую частоту лондонского звучания. Другой белый шум.
9
Муйло
Когда Холлис толкнула дверь, Роберт в своем добротном костюме не бросился ей открывать.
Его смел могучий ураган Хайди Хайд, бывшей барабанщицы «Ночного дозора». Роберт, обвешанный ее багажом, робко жался у лифта, возле витрины с магическим хорьком Инчмейла. Хайди, чуть позади Роберта, не уступала ему ростом, да, наверное, и шириной плеч. Великолепный хищный профиль узнавался с первого взгляда, и так же с первого взгляда было ясно, что она в ярости.
– Ее ждали? – тихо спросила Холлис у безымянного юноши в черепаховой оправе.
– Нет, – ответил он так же тихо, подавая ей ключи от номера. – Мистер Инчмейл несколько минут назад предупредил нас по телефону.
Круглые от ужаса глаза за стеклами очков – взгляд не гостиничного служащего, а человека, пережившего торнадо.
– Все будет хорошо, – заверила Холлис.
– Чего эта хреномундель не едет? – громко вопросила Хайди.
– Ты его с толку сбиваешь, – сказала Холлис, подходя и ободряюще кивая Роберту.
– Мисс Генри, – проговорил тот. Вид у него был бледный.
– Не жми кнопку больше одного раза, – сказала Холлис Хайди. – Иначе он еще дольше думает.
– Херасе, – звучно произнесла Хайди из глубины отчаяния.
Роберт испуганно сморгнул.
Волосы у нее были радикально готского цвета, что означало выход на тропу войны. И почти наверняка она покрасила их сама, дома.
– Я не знала, что ты сюда собираешься, – сказала Холлис.
– Я тоже, – мрачно ответила Хайди и добавила: – Муйло.
Отсюда Холлис поняла, что окологолливудский брак Хайди пришел к ожидаемому концу. Ее бывшие теряли имена и в дальнейшем обозначались одним этим термином.
– Очень жаль слышать, – сказала Холлис.
– Устроил пирамиду, – объявила Хайди, когда пришел лифт. – А это что за угробище?
– Лифт. – Холлис открыла дверь-гармошку и жестом пригласила Хайди войти.
– Поднимайтесь, – сказал Роберт. – Я принесу вещи.
– Поместимся. – Хайди силой остервенения вдвинула Роберта в кабину.
Холлис проскользнула за ним и подняла складную скамейку красного дерева (на бронзовых петлях), чтобы освободить чуточку места.
Вблизи от Хайди пахло духами, аэропортовской нервотрепкой и старой натуральной кожей. Косуху – черную, вытертую по швам до цвета грязной бумаги, – Холлис помнила по временам «Дозора».
