Глянула на часы. Начало десятого.
Встала – в футболке «Тумб» размера XXL, надела небархатный халат и пошла в ванную, глубокую и высокую пещеру бежеватой плитки. Столетние краны циклопического викторианского душа, как всегда, поворачивались с трудом. Толстенные никелированные трубы для сушки полотенец огораживали его с трех сторон, к ним крепились стеклянные панели в дюйм толщиной (современные). Историческая лейка душа прямо над головой имела в диаметре дюймов тридцать. Холлис сбросила халат и футболку, надела одноразовую шапочку, встала под душ и намылилась кабинетовским мылом ручной работы, от которого слегка пахло огурцом.
Снимок этого душа она хранила в телефоне. Он напоминал ей машину времени Герберта Уэллса. Возможно, душ уже работал в те годы, когда Уэллс печатал в журнале главы того, что впоследствии стало его первым романом
[4].
Вытираясь и намазываясь кремом, она слушала Би-би-си из-за узорчатой бронзовой решетки. Ничего особенно катастрофического со вчерашнего дня. Повседневный будничный подтекст вхождения в штопор смикширован до фона.
Осталось снять шапочку и тряхнуть волосами – они еще отчасти сохранили сделанную в «Селфридже» укладку. Холлис любила перекусывать в ресторанном дворике «Селфриджа»; сбега́ть оттуда через заднюю дверь, пока не захватил коллективный транс шопинга. Хотя дальше транса дело обычно не заходило. Куда большую опасность таили мелкие магазинчики, особенно в Лондоне. Взять хоть японские джинсы, которые она натягивала сейчас. Купленные неделю назад за углом от студии Инчмейла. Дзенская пустота, чаши с осколками застывшего индиго. Продавщица, немолодая миловидная японка, в костюме из «В ожидании Годо».
Надо держать себя в руках. Деньги.
Чистя зубы над мраморной раковиной, Холлис заметила между косметикой фигурку синего муравья: четыре лапки в боки, ухарская ухмылка. Ты меня подвел, мысленно упрекнула она. Со времен знакомства с Бигендом у нее сохранилось совсем немного вещей: кой-какая ювелирка и вот этот муравей. Холлис пыталась отделаться от него по меньшей мере один раз, да как-то не вышло. Она думала, что оставила муравья в ванкуверском пентхаусе Бигенда, но, приехав в Нью-Йорк, обнаружила его у себя в сумке. Ей пришла странная фантазия считать его оберегом. Мультипликационный торговый знак фирмы, он должен был тайно напоминать о нежелании связываться с этой конторой впредь.
Она надеялась, что муравей защитит ее от Бигенда.
У тебя не так-то много другой собственности, напоминала она себе, полоща зубы. Спасибо краху доткомов и неудачной попытке вложиться в продажу виниловых пластинок еще до встречи с Бигендом. Сейчас дела были не так плохи, но, по словам бухгалтера, на последнем биржевом обвале она обеднела почти вдвое. И в этот раз даже не по собственной вине. Никаких акций в стартапах, никаких донкихотских музыкальных магазинчиков в Бруклине.
Все ее нынешнее имущество находилось в этой комнате. Не считая обесцененных акций и коробок с авторскими экземплярами в «Трайбека-гранд-отель». Холлис выплюнула жидкость для полоскания в раковину.
У Инчмейла не было того страха перед Бигендом, что у нее. Но Инчмейл, при всем своем феноменальном уме, был наделен некой полезной душевной толстокожестью. Он считал Бигенда занятным. Впрочем, для Инчмейла «жутковатое» и «занятное» понятия вполне совместимые. В его глазах Бигенд не такая уж исключительная аномалия. Неприлично богатый и до опасного азартный любитель поиграть со скрытой архитектурой мира.
Абсолютно невозможно внушить такой природной сущности, как Бигенд, что ты не хочешь иметь с ним дела. Это только больше его раззадорит. Ей уже случилось поработать на Бигенда: короткий и чрезмерно насыщенный период жизни. Холлис оставила его позади и занялась книгой, которая естественно выросла из того, что она делала (или думала, что делает) для Бигенда.
Однако же, напомнила она себе, застегивая лифчик и натягивая футболку, деньги, которые сократились почти вдвое, получены от «Синего муравья». Как ни крути. Она надела поверх футболки черный мохеровый свитерок, разгладила его на боках и подтянула рукава. Села на край кровати, завязала шнурки. Вернулась в ванную нанести макияж.
Сумочка, айфон, ключ с шелковой кистью.
Коридорами мимо одинакового архитектурного каприза в разных пейзажах. Нажать кнопку, дождаться лифта. Холлис прижалась лицом к стальной сетке, чтобы видеть, как снизу ползет кабина с невероятным электромеханическим Тесла-агрегатом на крыше – аутентичным, не дизайнерской репликой. Всякий раз Холлис не без тайного удовольствия отмечала на нем жирную бахрому пыли – такой родной в стерильной обстановке «Кабинета». И даже несколько окурков – англичане в этом смысле полные свиньи.
Вниз на лифте, на этаж над вестибюлем, где уже убрали все следы ночного гудежа. Служащие клуба, на удивление здравые среди безумия его интерьеров, деловито сновали между столиками. Холлис села у стены под инкрустированной деревянной конструкцией, которая прежде, вероятно, служила стойкой для ружей. Теперь на ней красовались бивни нарвала.
Молодая итальянка, не дожидаясь заказа, принесла ей кофе в серебряном кофейнике, кувшинчик горячего молока и «Таймс».
Холлис только налила себе вторую чашку («Таймс» она даже не развернула), когда на лестнице в другой стороне ресторана показался Губерт Бигенд в широком, песочного цвета тренчкоте.
Он безусловно принадлежал к типу мужчин, который ассоциировался у Холлис с бархатными халатами. И даже выглядел как в халате, когда шел к ней через весь зал, расстегивая на ходу пояс и разводя крымские лацканы
[5], за которыми она увидела – первый и наверняка последний раз в жизни! – костюм цвета «Международный синий Кляйна»
[6]. Почему-то при каждой новой встрече ей казалось, будто Бигенд заметно раздался вширь, ничуть при этом не располнев. Просто стал еще больше. Возможно, это было как-то связано со сближением.
Люди за столиками вжимали голову в плечи, не столько из страха, что Бигенд заденет их развевающимися полами, сколько от ощущения, что он их не видит.
– Холлис, вы великолепны.
Она встала, и он поцеловал воздух рядом с ее щекой. Вблизи Бигенд всегда казался чересчур полнокровным. Поросячьи розовым. Теплее обычного человека. И пахло от него каким-то древнеевропейским лосьоном.
