Она соблюдала установленные в обществе правила и церковные заповеди и бессознательно верила в превосходство мужчин над женщинами. Это было забавно, и, обращаясь ко мне с чуть большим почтением, чем к Норе, она показывала, что считает меня хозяином в доме. Казалось, ей ничего не остается, как больше прислушиваться к моему мнению, быть внимательнее к моим потребностям, больше уважать мой характер, чем вести себя точно так же по отношению к моей жене, хотя синьора А. любила ее всей душой.
Однажды летом я уговорил Нору раньше обычного поехать в отпуск вместе с мамой и Эмануэле. Во время моего недолгого одиночества синьора А. заботилась обо мне с еще большим рвением. Она готовила блюда, которые Нора никогда бы не разрешила, и часто оставалась со мной ужинать (чего она никогда не делала), чтобы составить мне компанию. Утром она являлась раньше обычного и приносила дневной урожай со своего огорода, и, когда я вставал, завтрак был уже на столе, а рядом с моим рюкзаком стоял пакет с обедом: мне предстояло его съесть позднее, в университете, вместо бутербродов из кафетерия, от которых, по ее мнению, я только толстел. Она даже купила букет оранжевых гербер и поставила его на стол. Синьора А. играла роль преданной жены, а я не мешал ей.
Июль выдался жаркий, кондиционеров у нас тогда еще не было, и я расхаживал по дому в нижнем белье; мне казалось, будто ее глаза следят за мной, что ей нравится на меня смотреть. Это может показаться абсурдным, но неделю спустя в воздухе повисло эротическое напряжение.
Когда Нора вернулась, я уже успел привыкнуть к нашей странной фамильярности. Увидев, что я вышел к синьоре А. в трусах, Нора позвала меня в спальню и велела надеть брюки.
– Ты теперь и к Бабетте ревнуешь? – спросил я шутливо. – Не думаю, чтобы она вынашивала подобные замыслы.
– Как бы то ни было, она – женщина, – серьезно ответила Нора, – не стоит об этом забывать.
Окно, из которого Ренато следил с замиранием сердца, как синьора А. едет по крутому спуску, – то же самое окно, из которого она в феврале 2012 года смотрит в пустоту. Атлантический циклон захватил север полуострова и принес больше снега, чем выпало в совокупности за последнюю пару лет. Даже днем температура не поднимается выше нуля, вдоль дорог протянулись сверкающие ледовые дорожки, на которых люди ломают запястья, лодыжки и крестцы. Из-за этого отделения «Скорой помощи» переполнены, служба гражданской обороны настоятельно рекомендует всем оставаться дома, и синьора А., одна из немногих, следует этому совету.
Никто из жильцов не потрудился разгрести снег во дворе: вместо того, чтобы попотеть, все предпочитают парковаться на обочине. Одна синьора А. разгребала снег, пока были силы, пока у нее были веские основания выйти на улицу, а вескими основаниями были мы. Когда шел снег, мы уговаривали ее переночевать у нас, в комнате Эмануэле была приготовлена раскладушка, но синьора А. непременно возвращалась домой – наверное, дух Ренато ждал ее к ужину, поэтому она смело катила по скользким дорогам до Рубианы на своей машиненке. «Она к нам и в бурю приедет, – говорила Нора, всякий раз удивляясь ее преданности, – а вот моя мама при малейшем намеке на туман не садится за руль. Когда я была маленькой, она из-за тумана не возила меня к зубному, и теперь у меня плохие зубы. Вот дура!»
Тот, кто, стоя на улице, увидел бы в окне профиль синьоры А., вряд ли разобрал бы, мужчина это или женщина. Худоба стерла в ней все женское, на лысой и словно ссохшейся голове она носит ночную шапочку цвета зеленой мяты (во время третьей химии у нее внезапно выпали все волосы), она уже привыкла ходить в темных брюках и свитере, которые висят на ней тюремной робой. Она и ощущает себя как в тюрьме. Ложащийся тонким слоем мягкий снег – зрелище, которое всегда ее очаровывало, теперь кажется непреодолимым рвом вокруг тюрьмы.
Из-за непогоды она оказалась заперта дома на две недели. Муж Джульетты дважды приносил ей продукты – стандартный набор, совсем не то, что купила бы она сама. Люди, которые заботятся о нас, редко делают это так, как хотелось бы нам, но грех жаловаться: это и так немало. Пока он задает ей предсказуемые вопросы, у него с сапог сползает снег и медленно тает на полу в прихожей – неглубокая лужица, которую она даже не вытрет.
Все визиты этим исчерпываются. До ее одинокого убежища трудно добраться. Рак, ее злейший враг, теперь стал ее единственным спутником. Впрочем, ей нет дела ни до чего, кроме календаря лечения, по которому она отсчитывает дни, недели и месяцы. Теперь она может проваляться большую часть дня в постели, подремывая, с включенным телевизором: там цветущие барышни рассказывают о своих многочисленных женихах – и это ей, всю жизнь хранившей верность единственному мужчине. Синьора А. их не осуждает, но и не завидует. Они принадлежат к новой расе, они с другой планеты, их приключения ее не волнуют.
Правда заключается в том, что ПЭТ и вторая компьютерная осевая томография показали, что лечение полностью провалилось. Опухоль выросла на три миллиметра в диаметре, словно яд распространился в организме синьоры А. повсюду, кроме того места, куда он должен был попасть. Она пожертвовала волосами, потеряла тринадцать килограммов веса, страдала от рвоты – все бесполезно. Врач-онколог, наблюдавшая ее с самого начала, сообщив результаты, не выразила никакого сочувствия, она никогда не выражает сочувствия – синьора А. научилась ценить эту черту характера, хотя поначалу ее это ранило. Доктор ведет себя с тевтонской холодностью, как военный стратег, – холодность соответствует ее густым и кудрявым волосам цвета меди. Она не в состоянии думать об эмоциональных последствиях всякого известия, которое сообщает пациенту, иначе ее собственное настроение – притом, что у нее три десятка пациентов, находящихся между жизнью и смертью, – менялось бы с космической скоростью. «Но есть и положительная сторона, – прибавляет она, – пока что новых метастазов не появилось. Опухоль словно… заморозили».
Нора присутствовала при этом разговоре, она настояла на том, что будет сопровождать синьору А., – видно, догадывалась, что дело плохо. Позднее она рассказала мне, как врач использовала подходящую погоде метафору, чтобы соврать Бабетте. Когда синьора А. вышла умыть заплаканное лицо, Нора спросила:
«Сколько ей осталось?»
Доктор вздохнула, показав, что не любит подобные вопросы: когда речь идет о раке, рано или поздно кто-то всегда стремится узнать точную дату, перечеркнув тем самым все усилия врача, – в данном случае таким человеком оказалась Нора.
«Полгода. Наверное».
Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что онколог была чересчур сурова и не учла невероятную жизненную силу синьоры А.: она недооценила ее почти на пятьдесят процентов.
На пятнадцатый день снежного заточения синьора А. просыпается от такой острой боли в ладони, что хочется кричать. Вызывает неотложку. Соседи видят в окно, как машина «скорой помощи» скользит на крутом подъеме, как она освещает мигающими синим и оранжевым огнями снежное покрывало, а потом они видят, как закутанную в термическое одеяло синьору А. завозят на носилках в машину.
После этого она больше не сядет в свой голубой ФИАТ-600. Конец эмансипации. Достаточно один раз сдаться, чтобы потом не осталось смелости: теперь от одной мысли, что ей нужно вести машину, пусть даже трехколесную, одновременно управлять рулем, педалями, переключать скорости и следить в зеркале за сотней других транспортных средств, которые ее обгоняют или едут навстречу, она испытывает ужас, словно все эти действия, до недавнего времени составлявшие одно целое, теперь распались на части. Машина простоит неподвижно до конца зимы, аккумулятор будет постепенно разряжаться до тех пор, пока одна из кузин (не знаю, которая) не заберет машину – отдать внуку или продать.
