В базовом лагере Эверест, 1982 г. Сидят (слева направо): В. Хрищатый, А. Москальцов, К. Валиев, В. Иванов, М. Туркевич, В. Онищенко, С. Бершов, С. Ефимов, В. Воскобойников. Стоят: Е. Тамм, Э. Мысловский, X. Хергиани, В. Хомутов, Л. Трощиненко, В. Шопин, Н. Черный, С. Орловский, В. Венделовский, В. Пучков, Ю. Голодов, В. Балыбердин, Ю. Кононов, А. Овчинников
Вид на Эверест с юга
Сергей Бершов, Михаил Туркевич, Валентин Венделовский, Владимир Балыбердин
Сергей Бершов, Михаил Туркевич. Эверест, 1982 г.
Дымящийся Эверест
Вид на Гималаи со склонов Чо-Ойю
Эверест. Восточный гребень, выше 8500 м
Вот что об этом рассказывает сам Геннадий: «К вечеру второго дня мы с Туркевичем были в лагере-6 (8100 м). Отличное самочувствие и настроение! Подготовили все для завтрашнего раннего выхода к вершине и легли спать. В течение дня регулярно связывались с базовым лагерем по рации. Знали, что Бершов и Каратаев в этот день вышли на штурм вершины, но у них сел аккумулятор в рации и связи с ними не было. Надеялись завтра прояснить ситуацию, когда поднимемся наверх, но все равно наша рация постоянно работала в режиме приема. И вдруг уже под утро мы слышим неразборчивое хрипение в динамике. По обрывкам фраз стало понятно, что Сергей Бершов и Владимир Каратаев только ночью достигли вершины и начали спуск вниз. У Володи плохое самочувствие и сильные обморожения. Нужна помощь!
Без слов мы с Мишей поняли друг друга и стали переупаковывать уже приготовленные к выходу рюкзаки. На 90 процентов мы не сможем сходить на вершину, нужно помочь товарищам, нужно нести больше кислорода, примус, бензин, продукты, аптечку… Смешанные чувства одолели нас: с одной стороны, радость – вершина покорена, экспедиция успешна! С другой стороны, разочарование – столько личных усилий мы потратили, работая на горе, а вершина нам не светит, и лавры пожинать будут другие!
Тогда я еще не знал, что судьба не раз будет меня испытывать в Гималаях, не раз мне придется ставить на чашу весов мораль и успех. Такова уж специфика гималайских восхождений, что на общий успех работает каждый член команды, а героями становятся те, кто оказался в нужный момент в нужном месте, кому повезло… Это ни в коей мере не принижает Достижение Бершова и Каратаева. Они сделали невозможное! Ценой собственного здоровья они вырвали победу! Но им в тот раз повезло больше, чем нам…»
С перемычки кулуара виден Эверест. «Ну, здравствуй!», – хочется крикнуть великану. В таком ракурсе я его еще не видел. С севера дует так, что трудно стоять. Сажусь верхом на гребень, оглядываюсь. Западного цирка отсюда практически не видно. Вниз широким шлейфом уходит довольно пологий склон кулуара. На Южном седле яркие пятнышки осиротевших палаток. Там никого. Осенний сезон восхождений закончен. Экспедиции ушли из-под Эвереста. Смотрю на часы – 16. 16. Поздновато. До вершины – простой снежный склон. Закрепляю веревку на айсбайле, кричу Каратаеву, чтобы подходил, а сам пытаюсь вызвать базовый лагерь. Не получается – замерз аккумулятор. Делаю несколько снимков Эвереста, выставив время и дату съемки. Жду Володю. Через час он подходит и мы вместе идем на вершину. В 17. 55 мы на Лхоцзе! Ликовать и восторгаться нет сил. На вершине пробыли минут пять, не больше. Впереди трудная дорога вниз. Темнеет. Ветер. Мороз.
Вспоминает Володя Каратаев: «Спускались медленно, у меня «кошка» слетела. К пещере я дошел где-то в пять утра. Думаю, что обмораживаться начал уже на подъеме. Кислорода у нас было мало, хватило на несколько часов. Сереге я дал более полный баллон, себе взял остатки. Ну, и когда начал мерзнуть, организм сам стал саморегулироваться – равномерно отключил периферию, и я потихоньку, не замечая, поморозился».
Спускались всю ночь. Я пришел в пещеру лагеря-7 в три ночи, Володя – около пяти. «И тут считать мы стали раны». У Каратаева оказались сильно обморожены пальцы рук и ног. Согрел на примусе аккумулятор, сообщил в лагерь о восхождении, о том, что Володя поморозился, вероятно, понадобится помощь на спуске. Может, если бы не пневмония Пастуха, больше бы пальцев сохранил Володя. Ведь тогда не так уработались бы на горе. Опять же, с нами был бы доктор-ас. Правда, тогда кислород пришлось бы на троих делить, а его и двоим ненадолго хватило. Но что теперь гадать? Володя раньше «поплыл». Если бы я тоже выпал в осадок, мы бы просто не дошли до седьмого лагеря – спасительной пещеры. Там же все время страховка нужна была. Я постоянно напарника страховал. Только на последнем, 40-метровом траверсе помочь не мог. Там надо было немного спуститься, затем наверх три-четыре метра подняться на жумаре и траверсом пройти. На этом подъемчике я из сил выбился. С третьей попытки еле-еле вытащил себя наверх и ожидал его. «Володя, ты где?» – «Я тут».
«Пролез уже вверх?» – «Нет еще». Потом, хоть и темно, вижу, что поднялся. Ну все, я пошел примус разжигать. Жду, а его нет и нет. Одеваться? Это целое дело. Кричу – не слышно, потому что вход в пещеру на другую сторону. Потом наконец какие-то звуки поблизости. «Идешь?» – «Иду». Он эти сорок метров шел полтора часа. Разул. Напоил чаем. Когда увидел его восковые пятки, понял: дело дрянь.
У меня самого почернели кончики пальцев на ногах. Но я, хоть и понимал: что-то отойдет, что-то нет, в общем, успокоился. Потому что думал, что вообще с ними распрощаюсь. «Ну что ж, пусть без пальцев, все равно буду в горы приезжать». Такие идиотские мысли лезли в голову на спуске. Представлял, как без пальцев в Приэльбрусье приезжаю… Но не прекращал этими, уже бесчувственными, пальцами двигать. Шевелил тем, чего уже почти нет! Часто рассказываю этот эпизод молодым альпинистам, своим студентам. Вывод: «Пока контролируете себя – вы живы. Как только сняли контроль – конец». Ожидал Володю и делал махи ногами. Если бы просто стоял, тоже остался бы без пальцев. На такой высоте переступить грань, отделяющую тот свет от этого, ничего не стоит. Сознание сужено, ограничено кругом сиюминутных забот: страховка, рукавицы, не стоять, шевелиться, хочется пить, спуститься вовремя, работы не на один день… От того, как ты справишься, зависит все!
Балыбердин в 1982-м сказал, что был на Эвересте за пределом. Это когда мы их с Мысловским ночью спускали с горы. Первая двойка тогда, конечно, попала в переплет. Но Бэл, как мы его называли, четко себя осознавал. Понимал, что положение критическое. Контролировать ситуацию и себя – постоянно, в любой момент восхождения – жизненно важно. Когда мы к ним подошли и спросили, как дела, он ответил: «Все, п… ц, приехали». Мы к Мысловскому: «Эдик, ты как?» – «Хорошо!». Страшно, когда вот так «хорошо». Нет адекватной оценки. Отключена воля. Человек не контролирует свое состояние, не «качает» пальцы на руках и ногах. Значит, жди обморожений. А нередко в подобных ситуациях люди просто остаются на горе. Если рядом нет такого Бэла с ненормативной лексикой, грубой, но исчерпывающе объективной. Или с Володей на Лхоцзе – меня. «Вова, идем, Вова, идем». А он согнулся в три погибели и не может двинуться. Еще одна каверза высоты: когда начинается обморожение, организм сначала «жертвует» конечностями, потом – желудочно-кишечным трактом. Володю мучили спазмы кишечника. Он то и дело останавливался, его сгибала пополам дикая боль. Я потом вспомнил, что вот так же маялся на Эвересте Эдик Мысловский, но ему в смысле обморожений повезло больше, чем Володе.
