И вдруг – нежная барышня со стыдливой повадкой незаконнорожденной дочери падишаха…
При встрече они осторожно пожали друг другу руки – ладошка у Малат была горячей, выдающей старательно сдерживаемую чувственность.
Растов тотчас вылил на собеседницу ушат своего удивления.
– Слушай, ты така-ая… Я думал, ты всегда брюки носишь.
«Надо же с чего-то разговор начинать! Какая разница, с чего?»
– Раньше в основном брюки носила, да… – через переводчик согласилась Малат, было видно, что она страшно волнуется. – Но после всего этого… Ахура-Мазда дал мне во сне откровение, что пора прекращать мужскую игру… Что война закончилась. И теперь правильно быть женственной.
– Правда?! – не поверил своим ушам Растов.
– Да! Но я и до откровения сама так решила, еще у чоругов. И в этом меня убедили вы… Вы и майор Илютин, он необычайный. – Малат смущенно потупилась.
Растов продолжал изумленно таращиться – оказывается, девчонка и Илютина знает! Впрочем, чему удивляться – после того как конкордианский спецназ доставил их в Синандж, он передал обоих русскому командованию. А командование просто не могло не предоставить Малат в распоряжение ГАБ! На ее счастье – ненадолго…
– Ну, майор Илютин – он знатный педагог, – сказал Растов, тщательно маскируя иронию. – Но я-то чем поспособствовал твоим… переменам?
– Всем вместе… Но больше характером!
– Ну что же…
– Я поняла, вдруг как-то сразу и навсегда, что я ужасно лгу, когда стараюсь во всем быть как мужчина. Раньше я думала, что быть мужчиной удобно… Не нужно мыть посуду, за все отвечать, рожать детей… И потом, раньше я не особенно видела, какие они бывают, эти мужчины. Я училась в школе для девочек, у нас было очень строго… В общем, когда я увидела настоящих мужчин, то поняла, что мне никогда, никогда, как бы я ни старалась, не достигнуть такого уровня… Что бы я ни делала! Никогда я не научусь так стрелять. Никогда не обрету такой реакции. Таких мышц, смелости… А значит – лучше сразу быть женщиной, быть собой. – Малат как-то очень виновато улыбнулась, сверкнув белыми, хотя и чуточку кривыми зубами (Растов давно заметил: редкие клоны захаживали к ортодонту, а многие наверняка даже не подозревали о его существовании!).
– Меня подкупила твоя откровенность, – улыбнулся в ответ Растов. – Но подожди… Там, в Дошанских рудниках, во время разговора с полковником Портным, царствие ему небесное, ты, кажется, говорила, что у тебя много братьев… Пять, что ли… Или шесть… И что пятеро погибли, а шестой сидит в тюрьме.
– Да, Парвиз. – Девушка опустила глаза и подавленно засопела. – Сидит.
– Неужели наврала про братьев?! – осенило Растова.
– Нет, ну что вы! То есть в действительности их четверо у меня… Но погиб только один – это произошло на Наотаре. Двое других братьев пока просто числятся пропавшими без вести. Люди говорили, один вроде бы вчера вернулся. С космодрома звонил, из карантинного пункта… Но он, правда, мой сводный брат, сын моей мачехи госпожи Анник. А Парвиз – он да, в тюрьме.
– За кражу сидит? Угадал? – Растов козырнул пресловутым «знанием жизни», даром, что ли, в Мончегорске живал!
– Умгу… – Щеки Малат покраснели. – А зачем вы спросили? Разве это не все равно теперь?
– Ну, ты же сказала, что когда насмотрелась на «настоящих мужчин», то начала одеваться как настоящая женщина. А раньше вроде как не могла… Вот я и спрашиваю: разве твои многочисленные братья, пусть их и не шесть, а четыре, не были настоящими мужиками? Хоть изредка?
– Ну, по совести говоря, настоящим мужиком был только один – Реза… Так он-то и погиб. – Малат всхлипнула и прикусила губу.
Растов ненавидел женские слезы. Ему становилось физически больно, когда рядом плакала женщина, а тем более когда девочка, с такими худыми, похожими на крылышки ощипанного гуся, лопатками и нежным черным пушком на шее. И он, как обычно в таких случаях, потащил разговор вбок с удвоенной старательностью.
– Не плачь, глупышка. Лучше расскажи про Парвиза.
– Парвиз тоже баба! – презрительно бросила Малат и, шморгнув покрасневшим носом, проскулила: – Кто его заставлял этот гидролеум красть? Он его и продать-то не смог! Голова из глины. – Малат с презрением махнула рукой.
– Ну хорошо. Парвиз не мужик. А отец-то у тебя хоть есть? – спросил Растов.
Он предвидел ответ «нет». И в придачу к нему – рассказ о том, как после ухода отца к мачехе, нечистой госпоже Анник, Малат осталась с матерью. И как здорово ей было с ней, замечательной ударницей местного текстильного комбината… И что хотя они жили бедно, зато дружно и честно. И когда мама возвращалась с работы, Малат фаршировала для нее миндалем свежие финики, а потом поливала это сливками и заваривала чай в чугунном чайнике с фравахаром…
Но действительность в очередной раз порвала Растову шаблон.
– Нет, мой папочка – он мужчина. Настоящий. Но пока я росла, я слишком привыкла в нему… Перестала воспринимать его как человека, имеющего мужской пол. Он ведь заменил мне и мать тоже… Заботился… А за последние два года, что я живу в семье тети, я вообще видела его только три раза, да и то по дальней связи… Родина послала папу работать в Хосров, в Дом Народной Пропаганды.
«Ого! Папа – аж целый хосровский пропагандон! А доча выглядит скромно, как будто отец у нее путевой обходчик монорельса», – подумалось Растову.
– Скажи, Малат, а чем твой отец так отличился, что его из Синанджа в столицу работать перевели?
– Он у меня художник! – лучась от гордости, отвечала Малат, как-то исподволь переходя к третьему пирожку; к слову, из пирожка лило как из крана, баранина оказалась неожиданно сочной. – Он рисует плакаты. Я их вам, кстати, принесла. – С этими словами девушка хрюкнула трубочкой, собравшей остатки жидкости с донца, и хлопнула открытой ладонью по нотной папке, что лежала рядом с ней.
Растов покивал.
«Принесла мне плакаты… Молодец. Половину пирожков съела… Сок выпила. Тоже молодец! Сейчас еще пива потребует – раз плакаты принесла и настоящего мужчину во мне разглядела!»
– Лет тебе, кстати, сколько? – спросил Растов. – Все время забываю спросить!
– Через две недели будет шестнадцать.
– На вид я бы больше дал, – честно признался майор, отводя взгляд от вполне женской округлости груди под атласными оборками.
Сам же подумал: «А будь ей восемнадцать, Илютин бы так быстро ее из своих цепких лап не выпустил… Даже несмотря на все мои рапорты и заявления о том, что это именно Малат спасла мне жизнь, вовремя наладив коммуникацию со спецназом «Скорпион» на Курде. Оформил бы по полной программе, как партизанку и террористку! А так выходит – не по годам развитое дите, что с нее взять…»
– Ну, Малат, давай потихонечку переходить к делу, – со вздохом сказал Растов, когда осознал, что «прелюдия к важному» уже исполнена. Ну, более-менее. И на весь оставшийся разговор-прогулку у него осталось ровно сорок две минуты. – Хотел бы знать, зачем ты меня искала?
