Нина отпила. Еще отпила.
Поставила стакан на пол.
И все это, не отрывая цепкого взгляда от Растова.
– Ты знаешь, Нинок… Это трындец как здорово видеть тебя здесь, – сказал Растов, усаживаясь перед диваном на корточки. – Но скажи мне, о невозможная любовь моя, где ты взяла ключ? У Марии Федоровны?
Нина сделала удивленное лицо.
– Подожди… Ты же сам мне его прислал утром того дня! Ну, вечером которого тебя на Тэрту забрали по тревоге… Написал мне записку от руки: «Я, может, опоздаю чуть-чуть. Ты заходи, располагайся. В холодильнике есть все для жизни, на два-три года вперед».
– Ч-черт… – Растов закусил нижнюю губу и хлопнул себя по лбу ладонью. Мол, надо же было такое забыть! – Точно! Так что, получается, ты с того самого дня… ну то есть все время здесь? – спросил Растов, не выпуская Нинину руку из плена.
– Получается так… И, главное, почему «все время»? Я живу здесь только две недели! Когда стало уже совсем невмоготу… Совсем тяжко… Понимаешь, у себя дома я перестала спать… Перестала есть… У меня вообще было такое чувство, что я тихо крышечкой еду… А когда я сюда перебралась, мне стало чуточку полегче… Хотя ездить на работу – на час дольше, в этом плане неудобно… Но главное – все тут пахнет тобой! Тут твои вещи, твоя одежда… Твои книги… Даже алоэ на подоконнике не поливаешь именно ты, а не какой-то Ваня Иванов…
Растов виновато потупился – алоэ, доставшийся от предыдущего жильца коттеджа, он и впрямь поливал крайне редко.
– То есть ты переехала, чтобы меньше скучать по мне, да? – переспросил Растов. Ему хотелось услышать это еще раз. Еще раза три. Четыре.
– Да… Хотя слово «скучать» – оно очень мягкое… Тут надо какое-то другое… Вроде «умирать без»… Я без тебя, Костенька, именно умирала… Я заканчивалась… Как художественный фильм… Я, Костя, похудела на семь килограмм! Я влезаю в джинсы, которые носила еще студенткой второго курса! Врач прописал мне какие-то успокаивающие таблетки, которые ни хрена не успокаивают, зато от них у меня, извините, все время понос! – Эту тираду Нина произнесла со всей той страстностью, что, знал Растов, была свойственна его любимой.
Растов нежно поглядел на Нину: к слову, на ней была футболка с эмблемой всеармейского марафонского забега (во время которого майор прибежал десятым!), надетая прямо так, без всякого бюстгальтера, и трусики-бикини. Приходилось признать: Нина и впрямь сильно похудела.
– Ты так нервничала не просто так… А потому, что мы с тобой – одно целое, как будто один организм, просто в двух телах… И за последний месяц этому «целому» в двух телах пришлось, черт возьми, несладко, – сказал Растов с неожиданным для себя же самого поэтизмом.
– Костя, милый, в этот раз все было даже хуже, чем в прошлый! На войне с Конкордией воевала вся страна. Всем было страшно и больно. Все были подавлены. Но при этом… едины. А в этот раз у меня лично было такое чувство, что я одна знаю, что там происходит… Одна боюсь и страдаю… Все вокруг такие жизнерадостные… Никто ни о каких чоругах не в курсе! Но теперь, теперь, когда волноваться не о чем, я готова съехать хоть завтра… Только вещи соберу.
– Не надо «съехать». Не надо «вещи соберу»… Я еще до того августовского дня хотел попросить тебя… жить вместе. Здорово, что ты сама догадалась…
– Я вообще-то хотела съехать до твоего приезда, – невпопад оправдывалась Нина, как будто важной реплики Растова и не было вовсе. – Я хотела все вернуть как было… Ведь я же не знала, как ты отреагируешь.
– Да как я мог отреагировать?! – Растов улыбнулся.
– …Но в штабе мне сказали, что тебя привезут только послезавтра… Короче, я решила погодить… И тут – такой сюрприз! Недаром мне ночью приснилось, что я купила себе птичку!
– Ты у меня сама райская птичка… Можно, я тебя все-таки поцелую наконец-то, а? – попросил Растов, когда стало уже яснее ясного, что жизни Нины ничто не угрожает.
– Товарищ комбат… даю вам такое… разрешение! – сказала Нина озорно и обвила холодными руками Растовскую шею.
Их губы, жадные, хронически недолюбленные, губы-сироты, наконец встретились и…
…В этот момент в коттедж Растова – дверь которого все это время оставалась приоткрытой – вломилась бригада врачей «Скорой» с роботом-реаниматором и роботом-транспортировщиком в эскорте.
– На что жалуемся, товарищи? – эдак напористо, словно он оглашал обвинительный приговор, спросил двухметровый детина в белой шапочке и белом халате поверх джинсового костюма. Из-за его шкафоподобной спины робко выглядывал медбрат, как говаривал про таких Игневич, «метр с кепкой».
Через три дня Растов сделал Нине предложение.
Сколько раз он обдумывал этот момент в тиши стеклянной чоругской камеры, за глотком просроченного кокосового молочка!
Перебирал варианты поромантичней: например, почему бы не преподнести ей кольцо на воздушном шаре?
Или, может, в ресторанчике на вершине Ай-Петри, в любимом заведении отца, стыдливого латентного гурмана. Ресторан назывался «Орешек» и имел необычную округлую форму. В сем примечательном заведении, уже десятилетие уверенно входившем в рейтинг «самых-самых», было всего шесть столиков. И бронь такого столика стоила четверть месячной зарплаты трудящегося в нем официанта…
Кухня же в «Орешке» была такой сногсшибательно выверенной, такой изысканно простой, что Растов даже сомневался, стоят ли там вообще за плитой всего лишь люди, а не волшебники-алхимики, которые добиваются гастрономических результатов чистым колдовством напополам с гипнозом… В общем, «Орешек», был уверен Растов, капризной Нине понравился бы…
Рассматривал он и «тихоокеанский вариант»… Разве не здорово: сделать это на вершине Мауна-Кеа, на Гавайях?
Когда-то Растов был там со своей первой, еще школьной любовью Лерочкой… И он не забыл, такое невозможно забыть, то ощущение вселенской гармонии, что овладело его тогда совсем даже нечутким и нешироким сердцем, когда он глядел на пушистую равнину белых облаков, привольно простиравшихся внизу зримым выражением абстрактного понятия «безбрежность»…
Но сентябрь выдался таким дождливым! А Нина, которой категорически не давали отпуск, возвращалась с работы только в 20.00… Какие шары? Какие орешки?
И, наверное, главнейшее: сама мысль о том, чтобы выходить из дома, куда-то там ехать, что-то там делать и необычное переживать, представлялась Растову, плотно вросшему в кожаный диван гостиной, особенно злостным кощунством.
Раздвигая шум дождя, остановился перед кованой оградой коттеджа, увитой клематисом цвета индиго, желтый мобиль такси.
Застучали по дорожке Нинины быстрые каблучки с медными подковками.
Вот дилинькнул «Элизой» замок.
Звук захлопнувшегося зонта – двухместного, смешного.
Вот с зонта льет на керамогранитный пол. Кап-кап-кап…
– Привет военюристу Белкиной от тунеядца Растова! – Растов открыл глаза и отсалютовал Нине нещадно пенящей бутылкой пива. И сразу же, с ловкостью молодой мартышки, вскочил на ноги.
