– Разве ты не знаешь?
– Я? – Стив потер руки, покрытые холодной влагой. – Ах, да! Конечно, конечно. Сегодня туман. Я совсем забыл.
Он сделал дрожащий вдох, который показался ему первым глотком воздуха за многие часы.
– Странная штука, Грек. Через пятьсот лет от туманов избавятся…
– Торговая палата примет закон?
– Воздействие на погоду, – сказал Стив.
Воздействие. Он подумал над словом и добавил:
– Да. Всяческие воздействия. Должно быть, диктатура.
– Ты полагаешь?
Насупив брови, Грек всем телом налег на стойку.
– Ты думаешь, если дела так пойдут и дальше, нам это светит?
– Через пятьсот лет, – сказал Стив.
– А, черт! Через пятьсот лет! Ну и плевать!
– Может, мне не наплевать, Грек. Пока не знаю.
Стив перемешивал свой кофе.
– Послушай, Грек, если бы ты знал, во что превратится Гитлер через сорок лет, разве ты не прикончил бы его?
– Конечно! И любой бы так поступил. Вон он чего учинил!
– Подумай про всех парней, которые выросли вместе с Гитлером. Ведь кто-то же должен был догадаться, во что он превратится; а ОНИ – хоть палец о палец ударили? Нет.
Грек пожал грузными плечами.
Темпл на мгновение склонился к своему кофе.
– А как насчет меня, Грек? Если бы тебе стало известно, что в будущем я стану тираном, ты бы меня убил?
Грек засмеялся.
– Ты – очередной Гитлер?
Темпл криво усмехнулся.
– А, вот видишь! Тебе не верится, что я могу представлять опасность для человечества. Вот так и Гитлеру все сходило с рук. Потому что он был маленьким человечком задолго до того, как стал большим, а на маленьких человечков никто не обращает внимания.
– Гитлер – другое дело.
– Разве? – Стив напрягся. – Маляр-обойщик? Другое дело? Забавно! Никто не распознает убийцу, пока не станет слишком поздно.
– Ладно, допустим, я тебя укокошу, – предположил Грек. – Как я докажу, что ты – будущий диктатор? Ты мертв. Значит, не диктатор. Концы с концами не сходятся. И меня упекут в каталажку.
– В том-то все и дело.
Темпл разглядывал картину на стене. Плакат предвыборной кампании розоволицего человека, так и пышущего здоровьем, с жесткой седой шевелюрой и распахнутыми синими глазами. Под портретом было написано «Дж. Х. Маккракен – кандидат в конгрессмены, XIII округ».
* * *
В глазах у Темпла потемнело, его заколотил озноб. Он встал, дико озираясь. Провел руками перед глазами и закричал:
– Грек! Какой сегодня день? Я забыл! Я забываю важные вещи!
Голос Грека звучал словно в эхокамере:
– Пять часов вечера, 11 января. С тебя десять центов, пожалуйста.
– О, да. Да. – Стив стоял, покачиваясь, и не сводил взгляда с плаката с Дж. Х. Маккракеном, кандидатом в Конгресс. – Значит, у меня еще есть время. До убийства Эллен осталось три дня…
– Что такое? – спросил Грек.
– Ничего, ничего, – ответил Стив, положив на стойку две пятицентовые монетки.
Через мгновение он уже стоял перед дверью кафетерия, отворяя ее, а вдогонку, за миллион миль раздавался голос Грека:
– Уже уходишь?
Стив ответил:
– Да, пожалуй. – А потом спросил: – Грек?
– Что?
– У тебя так бывало, что тебе снится миллион кошмаров, ты просыпаешься в ужасе, сдавленный теменью, а потом засыпаешь, и тебе снится нечто возвышенное и прекрасное, стремительное и сияющее, как звезды? Это хорошо, Грек. Это перемена. Все ужасы забываются на время. Впервые за многие годы ты пробуждаешься живым. Вот что со мной произошло, Грек…
От его прикосновения дверь отворилась. Вошел туман, холодный и солоноватый, назло теплым ароматам снеди. Он погружался в раздумья, опасаясь, что забудет про Эллен, про машинку и будущее. Забывчивость ему ЗАПРЕЩЕНА. Навсегда. Вот же на стене висит портрет Дж. Х. Маккракена. Отбросьте «Мак», и останется написать его фамилию с буквы «К». Он производил впечатление порядочного человека, любящего мужа и отца.
Нравится ему или нет, но отныне Дж. Х. Маккракен один из тех, кого Стиву предстояло убить! Вот что ему следовало помнить.
Ему вспомнилось кое-что еще. Первые, неосознанные ироничные слова, напечатанные им на машинке позапрошлым вечером:
«Настал черед всем добропорядочным гражданам протянуть руку помощи…»
Будущее! Стив Темпл вышел и захлопнул дверь перед изумленным Греком. Вот так-то.
Скоро туман рассеялся, а вместе с ним и мрак, и наступил полдень.
По пересеченному зеленому ландшафту Гриффитских холмов автобус увозил Стива Темпла навстречу теплым свежим местам, которые живописала Эллен Абботт.
Он шагал один. Когда-то годы и расстояния растворятся в дымке. Здесь будут ходить и говорить люди, живущие в дворцовом комплексе Диктатора. Как взлетевшие и застывшие серебряные копья, вознесутся ввысь здания. Из радиоприемников, запрятанных в кронах деревьев, на холмах и в гротах польется нежная сладостная музыка. А по небу поплывут воздушные суда, словно искорки и блестки, из которых состоят грезы.
Самое главное, что спустя пятьсот лет (Темпл взобрался на высокий холм и стоял, глядя на царящие вокруг тишину и безмятежность, потом смежил веки) на этом самом месте женщина по фамилии Абботт будет томиться на верхнем ярусе хрустального чертога. Под ее пальцами зашелестят алые клавиши, и ее послание пробуравит на пути к нему пять столетий.
* * *
Будущее было таким осязаемым, что еще чуть-чуть – и Стив мог бы протянуть руку и коснуться его. Ветер трепал листы машинописной бумаги, зажатые в его руке – свиток его разговоров, вытянутый из машинки в полуночные часы.
По светлой материи будущего угрожающе расползалась черная жижа Кракена, четвертого по счету в династии, бледного человека с мягкими чертами лица, который мертвой хваткой стиснул в кулаках весь мир и не собирался выпускать.
Стив потер подбородок. Он начинал ненавидеть человека, которого ему не суждено было увидеть.
Он мог лишь встретиться с ним опосредованно. Черт возьми! Все происходящее граничило с фантастикой. Он вступил в войну против человека, от которого его разделяли века! Кто бы мог подумать, что такому незначительному человеку, как он, выпадет шанс сыграть героическую роль для всего мира?
На бумаге Эллен поведала очень многое. Стив перечитывал ее повествование:
«Мы с отцом в поте лица трудились над единственным в своем роде размерностным методом, способным выкорчевать Кракена. Наша работа заключалась в отслеживании хода истории назад, к Кризису, наиболее вероятной точке, в которой было бы проще всего уничтожить его предков. Кракен принял законы, запрещающие исследования Времени, опасаясь того, что они в себе таят. Ему стало известно, чем занимался мой отец. В день убийства моего отца меня схватили и арестовали. Но мы успели довести наше дело до конца. Я принесла с собой в камеру свою «пишущую машинку», якобы для того, чтобы написать свои «последние» мемуары».
