Мистер Тиркель заплакал, причем это получалось у него очень легко и эффектно.
– Мы взойдем на этот корабль, – продолжала миссис Беллоуз, не обращая на него внимания, – и полетим туда, куда он нас понесет.
Мистер Тиркель прекратил лить слезы ровно на столько времени, чтобы сказать:
– Но это же была афера. Я не имею никакого понятия о космосе. К тому же все равно Его там нет. Я солгал. Не знаю, где Он, и не смог бы отыскать, даже если бы захотел. А вы, дурехи, мне поверили.
– Да, – призналась миссис Беллоуз, – мы дурехи. Ничего не скажешь. Но нас нельзя в этом винить, ведь мы старые, а замысел был такой отличный, замечательный, превосходный, самый гениальный замысел на свете. Ах, на самом деле мы не обманулись в том, что можем приблизиться к Нему телесно. Это трогательная, сумасбродная старческая мечта, которой мы тешимся по нескольку минут на дню, хоть и знаем, что она несбыточна. Итак, все, кто хочет лететь – за мной, на корабль!
– Вы не можете лететь, – возразил мистер Тиркель. – У вас нет навигатора. К тому же корабль ни на что не годится.
– Вы, – изрекла миссис Беллоуз, – будете навигатором.
Она взошла на корабль, и спустя мгновение за ней валом повалили остальные старушки. Мистер Тиркель преграждал им путь, лихорадочно размахивая руками, как крыльями ветряка, но через минуту люк захлопнулся. Под всеобщий гвалт мистер Тиркель был обездвижен и пристегнут к креслу навигатора. На каждую седую голову был надет особый шлем для снабжения кислородом, на тот случай, если корпус корабля прохудится. Наконец, час пробил, и миссис Беллоуз, встав за спиной мистера Тиркеля, произнесла:
– Мы готовы, сэр.
Он не проронил ни слова, а безмолвно умолял их, прибегая к помощи своих большущих черных влажных глаз, но миссис Беллоуз покачала головой и ткнула в приборную доску.
– Взлетаем, – мрачно согласился мистер Тиркель и нажал на кнопку.
Все попадали. Оставляя за собой огненный шлейф, ракета стартовала с планеты Марс, грохоча, словно кухонная утварь, спихнутая в шахту лифта вкупе с кастрюльками, сковородками, чайниками, кипящим и булькающим варевом на огне, источая запах жженого ладана, резины и серы, с желтым пламенем и тянущейся за ракетой красной лентой, под хоровое пение старушек, взявшихся за руки, с миссис Беллоуз, ползущей вверх внутри стонущего, дрожащего от напряжения корабля.
– Курс на космос, мистер Тиркель!
– Она не выдержит, – сказал печально мистер Тиркель. – Ракета не выдержит. Она может…
Так и случилось.
Ракета взорвалась.
Миссис Беллоуз подбросило и головокружительно швырнуло, словно куклу. Она услышала истошные вопли и увидела тела, мелькающие вперемешку с ошметками металла в свете, просеянном сквозь частицы пыли.
– Помогите! На помощь! – кричал мистер Тиркель издалека на слабой радиоволне.
Корабль рассыпался на миллион частиц, и все сто старушек полетели вперед с той же скоростью, что и корабль.
А мистера Тиркеля, видимо, по причине траектории, выбросило с другого борта. Миссис Беллоуз видела, как он падает отдельно, в сторону ото всех остальных, и кричит, кричит…
– Вот и мистер Тиркель полетел, – подумала миссис Беллоуз.
И она догадывалась, куда именно он летит. Туда, где он как следует поджарится, обуглится и сгорит.
Мистер Тиркель падал на Солнце.
– А вот летим мы, – думала миссис Беллоуз. – Летим все дальше, и дальше, и дальше.
Движение едва ли ощущалось ею, но она знала, что летит со скоростью пятьдесят тысяч миль в час и будет лететь с такой скоростью целую вечность – до тех пор, пока…
Она видела, как остальные женщины кружатся вокруг нее, каждая по своей траектории. Кислорода в шлемах оставалось на несколько минут. Все смотрели туда, куда они летят.
– Конечно, – думала миссис Беллоуз, – мы летим все дальше и дальше в космос, во мглу, как в грандиозную церковь, где звезды горят, как свечи. И вопреки всему – мистеру Тиркелю, ракете и мошенничеству – мы летим навстречу Господу.
И действительно, в своем падении она почти разглядела очертания Того, Кто приближается к ней – Его могущественной золотой длани, протянутой, чтобы принять ее и утешить, словно напуганного воробья…
– Я миссис Амелия Беллоуз, – промолвила она тихо своим лучшим светским голосом, – с планеты Земля.
1951
«Ну, а кроме динозавра, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»
– Задавайте мне вопросы.
Бенджамин Сполдинг двенадцати лет от роду держал речь. Мальчишки, рассыпавшись по лужайке вокруг него, и глазом не моргнули, ухом не повели, даже хвостом не вильнули. Собаки, вперемешку с детьми, тоже не шелохнулись, только одна из них зевнула.
– Ну же, кто-нибудь, – настаивал Бенджамин, – спросите меня.
Может, созерцание неба настроило его на такой лад. Необъятные фигуры, диковинные звери в вышине плыли черт-знает-куда из бог-весть-какой эпохи. Может, ворчание грома за горизонтом, буря, которая намеревалась нагрянуть, были тому причиной. А может, это заставило его вспомнить тени в музее Филда, где Стародавние времена шевелились, как эти самые тени, виденные им на утреннем сеансе в прошлую субботу, когда повторно крутили «Затерянный мир», монстры падали с утесов и мальчишки прекращали беготню между рядов и вопили от страха и восторга. Может быть…
– Ладно, – сказал один из мальчишек, не открывая глаз, погрязший в скуке настолько, что даже зевать не хотелось. – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Динозавром, – ответил Бенджамин Сполдинг.
И, словно дожидаясь этих слов, на горизонте грянул гром.
У мальчишек распахнулись глаза.
– Кем-кем?!!
– Да, ну а кроме динозавра?..
– Не стоит размениваться ни на что другое.
Он взглянул на колоссальные туши туч, которые надвигались, чтобы пожрать друг друга. Над землей вышагивали гигантские ножищи молний.
– Динозавр… – прошептал Бенджамин.
– Сматываемся!
Какая-то собачка пустилась наутек, а за ней мальчишки:
– Динозавры? – фыркали они. – Хм! Динозавры!
Бенджамин вскочил, потрясая кулаком.
– Чем вы захотите, тем вы и станете, а я останусь самим собой.
Но их уже и след простыл. Только одна собачка осталась. И то у нее был нервический жалкий вид.
– Ну и черт с ними. Пошли, Рекс, поедим.
И тут пожаловал дождь. Рекс удрал. Бенджамин остался, горделиво озираясь по сторонам, с высоко поднятой головой, не обращая внимания на ливень. Затем величавый маленький человек, в одиночестве, насквозь промокший и чудно́й, прошествовал по лужайке.
