– Тот, кто вам это сказал, либо ничего не знает, либо ничего не понимает. Либо все знает и понимает, просто желая вам понравиться. Вот если бы Гитлер напал на нас в следующем году… Тогда да, тогда бы мы успели подготовиться как следует, перевооружились бы, опыта набрались. И война вполне могла бы закончиться через год. Но немцы не стали ждать. Года три нам придется повоевать. – Наблюдая за тем, как нахмурились брови вождя, Репнин неторопливо добавил: – Но это вовсе не значит, что у нас впереди сплошные лишения. Да, будут страдания, голод, потери, но война выявит все допущенные ошибки, заставит их исправить. Сами видите, товарищ Сталин, сколько генералов мирных лет оказались не годны к службе, и сейчас поневоле в командующие выдвигаются те, кто действительно является стратегами. А впереди – Европа. Мы же не остановимся на границе СССР, когда погоним немца прочь, – дойдем до Берлина! И сколько стран пройдет Красная Армия, столько и будет у нас союзников после войны.
Рысьи сталинские глаза блеснули хищным огоньком.
– Ви правы, товарищ Лавриненко… Как вам танк?
– Отличный танк, товарищ Сталин! Весь вопрос в том, когда он попадет в серию, когда прибудет на фронт.
– Попадет…
Усаживая вскочившего Репнина, вождь встал и прогулялся до двери, выглянул и приказал принести чаю.
Вернувшись обратно, Сталин садиться не стал, а прошелся по кабинету.
– Я разговаривал с Морозовым, с Грабиным, с Чупахиным и Трашутиным
[19]. Они ознакомились с вашей тетрадкой и были весьма впечатлены.
– Товарищ Сталин, я всего лишь собрал воедино замечания многих людей, практиков в основном. Профессионал может быть слаб в теории, но в деле он спец и соображает, часто интуитивно, как хорошее сделать лучшим.
– А вы бы не хотели заняться конструированием и производством танков?
– Может, и хотел бы, но только после войны. Сейчас надо использовать мой главный талант – уничтожать немецкие танки. Я это умею лучше всего.
Вождь кивнул:
– Я так и понял. Ви, товарищ Лавриненко, натура цельная. Ви добиваетесь, чтобы было хорошо стране и народу, забывая о себе.
У Геши возникло ощущение того, что Иосиф Виссарионович не просто так его хвалит, а преследует некую цель.
– Это потому, товарищ Сталин, – осторожно ответил он, – что я толком не знаю, чего же я хочу для себя. Награды я люблю, кто ж их не любит… Но только чтобы они были заслужены. Я и деньги люблю. Но – заработанные. Так мне спокойнее.
Тут офицер занес поднос – два стакана с чаем в подстаканниках, конфеты и печенье в вазочках.
– Угощайтесь, товарищ Лавриненко.
– Спасибо.
Чай был хорош – «Шемокмеди», знаменитый грузинский сорт. Куда тому «Липтону»…
– Так ви полагаете, товарищ Лавриненко, что можно уже не бояться наступления немцев на Москву?
Репнин как раз доедал полконфеты, поэтому ничего не сказал, лишь головой помотал – мол, страху нет.
– А где можно?
Сталин посмотрел на большую карту европейской части СССР, висевшую на стене. Линия фронта была отмечена красным и синим.
– Немцы блокировали Ленинград, товарищ Сталин, а это большая потеря – одних производств там сколько. А люди?
Вождь задумчиво кивнул:
– Вас беспокоит только север, товарищ Лавриненко?
– Меня беспокоит юг, товарищ Сталин. Может, я не прав, но, думаю, Гитлер будет рваться не к Москве, а к Волге и Кавказу. Кавказ – это нефть, а с этим у немцев проблемы. Пока их выручает синтетический бензин и нефтяные промыслы Плоешти. А вот если они дорвутся до Баку да возьмут Сталинград… Тогда мы останемся без горючего – ни один танкер не поднимется по Волге, ни одна цистерна не пройдет. Этого ни в коем случае допустить нельзя. Вот поэтому я и радуюсь новому танку. И огорчаюсь, что их так мало.
Репнин неожиданно почувствовал себя гораздо свободней, поняв, что вождь не преследовал некие скрытые от него цели. Ему просто хотелось поговорить с человеком, который не будет льстить да хитрить, а скажет то, что думает. С прямотой и простотой.
– Ну, – усмехнулся Сталин, – спасибо, что навестили, товарищ Лавриненко.
– Вам спасибо.
– За что же?
– За доверие, товарищ Сталин. И за чай.
– Чай с доверием! Ладно, товарищ Лавриненко, заходите еще… когда Михаил Иванович вручит вам вторую Звезду Героя!
* * *
Вернувшись в гостиницу, Геша обнаружил в номере Капотова – тот кайфовал, сидя в одном исподнем, чистый и розовый, как младенец.
– Здорово! Скупнулся?
– А то!
– А белье где взял?
– Места знать надо!
Репнин снял шинель, и Николай тут же поднялся, разглядев на груди командира новенькие ордена.
– Ух ты! А потрогать можно?
– Руки мыл?
– А то!
– Трогай.
– Здорово…
– Дык, ёлы-палы!
– Товарищ командир… Так это… Обмыть надо!
– Ну, если только по чуть-чуть…
Капотов, как младший по званию, сбегал вниз и вернулся с бутылочкой грузинского коньяка «ОС»
[20], щедро потратившись на закуску – однова живем!
Поэтому Репнин лег спать лишь в девять вечера, оттащив на диван уже дрыхнувшего Николая.
Надо выспаться, подумал он, укладываясь в чистую постель. Завтра на фронт…
Из воспоминаний С. Отрощенкова:
«Когда починились, догнали наших. Пришли в район, никогда не забуду, казачьего хутора Хлебный. В трех километрах другой хутор – Петровский. Его тоже заняли советские танки, но не нашей бригады. Между хуторами, расположенными на холмах, пролегала низина. Рано утром по ней огромной сплошной толпой пошла, спасаясь из окружения, 8-я итальянская армия.
Когда передовые части итальянцев поравнялись с нами, по колоннам пошла команда «Вперед! Давить!». Вот тогда мы им с двух флангов дали! Я такого месива никогда больше не видел.
Итальянскую армию буквально втерли в землю. Это надо было в глаза нам смотреть, чтоб понять, сколько злости, ненависти тогда у нас было! И давили мы этих итальянцев, как клопов. Зима, наши танки известью выкрашены в белый цвет. А когда из боя вышли, танки стали ниже башни красные. Будто плавали в крови. Я на гусеницы глянул – где рука прилипла, где кусок черепа. Зрелище было страшное. Взяли толпы пленных в этот день. После этого разгрома 8-я итальянская армия фактически прекратила свое существование, во всяком случае, я ни одного итальянца на фронте больше не видел…»
