Это ж сколько он работягам да инженерам бессонных ночей обеспечил? «Кировский завод», который «КВ» клепал, нынче в Челябинск эвакуирован. Одно слово – «эвакуация», а мороки сколько! Но надо, надо!
Первым из люка показался Полянский.
– Димка, здорово! – заорал он. – Видал миндал? Щас кэ-эк вдарим – у Гитлера усики отклеятся! Ха-ха-ха!
– Привет, Илюха! Где получали? На «Серпе и Молоте»?
– Там! Говорят, еще три таких передадут, а весной поставят на поток. Обещали знаешь какой дизель?
– Двухтактный, в тыщу двести лошадей.
– А, неинтересно с тобой! Кого бить будем?
– По секрету скажу: немцев!
– А где они окопались?
– В Тимково, тут недалече.
– Выкопаем!
– И закопаем.
– Ха-ха-ха!
– Петро, вылазь!
Над люком показался старшина Молчанов. Этот и вовсе сиял.
– Как жизнь? Что-то я давно тебя не видел.
– А я только сегодня из госпиталя, – сообщил старшина. – Приехал – в бой идете. Я и выпросился. А комиссар не пускал!
– Справишься?
– Да запросто!
– Атаку начнем ночью.
* * *
Комбат Александр Бурда сам пошел в бой с танкистами вместе. Стоя на броне репнинской «тридцатьчетверки», он переговаривался с Гешей:
– Учил пехоту намедни! Прут толпой, как отара тех самых! Рассредоточиться, говорю, надо, немедленно, а то один снаряд, и от роты мясо останется.
– Опыта у них нету, Александр Федорович, что ты хочешь. И взаимодействия – чуть. Немцы этим и берут как раз – они кулаком бьют, у них танки, пехота и авиация заодно, а мы пальцами врастопырку!
– А чего это ты меня все по отчеству? А?
– Дык, ёлы-палы! Начальство же! Почтение выказываю.
– А я вот думаю, не засиделся ли ты в ротных?
– Понимаешь, какое дело… Чем ниже звание, тем ближе к делу. А то так дослужишься, что в генералы выйдешь! Не по мне штабная работа.
– Ха! До генеральских лампасов еще дожить надо! Ну, ладно, тормозни здесь, я слезу.
Бурда спрыгнул в снег и, пригнувшись, перебежал к пехотинцам, засевшим недалеко от Тимково – уже и крыши видать.
Пехота, окопавшаяся к западу от деревни, постоянно тревожила противника, а командир танкового полка решил часть сил перебросить к северной окраине Тимково. Туда же должны были и танки подойти.
Немцы прекрасно видели, как пять танков отошли, не переходя во фронтальную атаку, и решили, видно, что штурм их позиций кончился, можно и отдохнуть.
Репнину было хорошо видно, как задымили полевые кухни и печи в избах.
Расслабилась немчура…
А через час танки пошли на штурм. Бросок был настолько стремителен, что враг поначалу растерялся, не зная, за что хвататься.
Первым в Тимково вошел «КВ» Молчанова. Вертя башней, принялся за методичный расстрел огневых точек. Полянский долбил немецкие укрепления на соседней улочке.
Пехотинцы быстренько вышли к крайним домам, западная группа стрелков поддержала товарищей из пулеметов.
Но и немцы уже опомнились, лупили по танкам из орудий, доставалось и пехоте.
Репнин приник к перископу. По дороге спешили грузовики из соседнего Биркино, везли минометы и снаряды.
– Тащ командир!
– Вижу, Фрол. Заряжай осколочным!
– Есть! Готово!
– По замыкающему «Опелю» долбанешь, потом по переднему.
– Понял.
– Огонь!
Снаряд развалил грузовик пополам. Второй прошел чуток мимо – пронизал тентованный кузов и взорвался в стороне от колонны. Зато третий вошел машине, идущей впереди, точно в кабину.
Танки Капотова и Петрова добавили, разбирая «Опели» на запчасти.
Грузовики загорелись, боеприпасы на них рвались, устраивая в ночи веселый фейерверк.
«КВ» прошлись по деревне, выискивая еще не разбитые и не раздавленные пушки, а тут и пехота с двух сторон ворвалась в Тимково. Победа!
* * *
Вечером 31 декабря «Т-34Т» вернулись в село Ивановское. Подъехали к техникуму, где разместился штаб. Во дворе лежали убитые.
Их было много. Мертвые тела приходилось складывать страшненькими штабелями, всех подряд – танкистов в ватниках, пехотинцев в шинелях. Тут же и артиллеристы, и даже пара летчиков, выпрыгнувших с парашютом и подстреленных в воздухе немцами.
Около павших возились бойцы, подсвечивая фонариками – своих высматривали. Разговаривали они вполголоса:
– Новый год сегодня…
– Эх, не дожил Пашка…
– Терентий, что ли? Ах, ты…
– Пуля – дура.
– И не говори. Сам чуть тут не оказался. Уже в самый снег вжался, а эти суки из пулеметов херачат!
– Ты гляди, и его. Твою ж ма-ать…
Репнин смотрел на все это набычившись, чувствуя, как копится должок к фашистам. Ох, не расплатятся они с ним… А уж он с них взыщет!
Но стерва-война вечно путала негатив с позитивом. Смерть реяла рядом с людьми, а те, в нахальстве своем, не признавали за нею права отбирать их жизни.
И цеплялись за все старое, мирное, хорошее и доброе.
Из темноты показался Бедный. Незаметно перекрестившись, он шепнул Репнину:
– Тащ командир, там ребята стол накрыли…
Геша кивнул:
– Пошли, Иваныч. Где-то там у меня бутылочка коньячку завалялась…
– Откупорим, тащ командир!
– А то. Проводим старый год, встретим новый…
Мехвод крякнул и прибавил шагу.
А из натопленного штаба уже неслись аккорды баяна – это Алешка Гурьев, пулеметчик из экипажа Полянского, наяривал.
Клацнули кружки, звякнули стаканы, и послышался несильный, но приятный голос лейтенанта Фокина, угловатого парня, бывшего учителя и артиста. Он выпевал «самодельную» песню о бригаде:
Нас в бой послал народ страны великой,
Он дал наказ: ты будь к врагу суров.
Мы в бой идем и бьем врага жестоко.
Нас в бой ведет любимый Катуков.
Мы с песней в бой идем и побеждаем.
Наш порох сух, снаряда точен лёт.
Броня крепка, и сердце крепче стали,
Без устали врага бьет пулемет!
А тут политотдельцы, словно Деды Морозы, притащили целые мешки подарков от сибиряков и дальневосточников, адресованных «танковой бригаде Катукова».
Новосибирские гуси, омское масло, благовещенские пельмени, приморская нерка, хабаровское печенье! Роскошь!
