Все было по-прежнему – но что-то неуловимо изменилось. Как будто жившие в этом доме призраки покинули его.
Алена толкнула следующую дверь, оказалась на веранде.
Как и прежде, ее заливал фантастический разноцветный свет, льющийся сквозь яркие стеклянные ромбы. Но ей на этот раз не привиделся накрытый для чая стол и нарядные люди, говорящие по-французски. На этот раз здесь никого не было, кроме них с Алей. Казалось, дом больше не хочет посылать ей приветов из прошлого, казалось, он настороженно прислушивается и чего-то ждет.
Алена прошла через веранду, открыла следующую дверь. Она не стала задерживаться в гостиной, а поднялась на второй этаж – туда, где был кабинет Николая Михайловича.
Здесь она тоже не задержалась – какая-то неведомая сила гнала ее дальше, дальше, наверх, в квадратную башенку с окнами на все четыре стороны света.
Аля едва поспевала за ней.
По узкой скрипучей лесенке они поднялись в башенку.
Вот оно, старинное трюмо… вот она, зеркальная пропасть прошлого…
Память не обманула ее: вдоль рамы центрального зеркала тонкой изысканной вязью были вырезаны таинственные слова:
Mene mene tekel…
Те самые слова, к которым отсылали ее монеты, вытисненные на кирпичах внутри зиккурата.
Значит, здесь, в этой башенке, возле этого зеркала прячется тайна, которую хотел передать ей Николай Михайлович.
Но тогда зачем было отсылать ее к знакам, оставленным в зиккурате? Ведь она уже была здесь, была в этом доме, смотрелась в это зеркало – для чего же нужно было посылать ее в зиккурат, если завещанная ей тайна была так близко?
Зачем?
Тайна была завещана не ей – им двоим, поняла Алена, покосившись на свою спутницу. Ее направили в зиккурат, чтобы она ближе познакомилась с Алей, поняла, как много в них общего, как многое их связывает…
У Али на лице было прежнее выражение, выражение растерянности и радости, как будто она после долгого и трудного пути вернулась домой. В свой подлинный дом.
Алена вспомнила текст записки, которую перевел для нее профессор Левантович:
«Подняться по спирали, не пропустив три символа, и узнать себя в отражении».
Она исполнила часть этой инструкции – поднялась по спирали, по железной винтовой лестнице внутри зиккурата, и нашла три символа, три оттиска древних монет. И эти символы привели ее сюда, к этому старинному зеркалу.
И концовка записки говорит тоже о зеркале – точнее, об отражении, в котором она должна узнать себя…
Что же это значит?
Алена села перед трюмо, как тогда, когда первый раз оказалась в этом доме, в этой башне. Только теперь она была здесь не одна. С ней была Аля, ее новообретенная сестра…
Аля подошла к ней сзади, наклонилась.
Теперь они обе отражались в трех старинных зеркалах.
Алена вспомнила строчки из старого стихотворения:
«Друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья…»
И сейчас их с Алей отражения в трех створках трюмо накладывались друг на друга, множились… Но старинные зеркала не искажали отражения девушек, а словно соединяли их в одно, общее отражение.
Алена увидела, как ее отражение становится все больше похоже на Алю. Ее лицо приобрело ту же, что у Али, нежную белизну старинного фарфора. А Алино лицо, неуловимо изменяясь, приобрело ее отчетливость и выразительность черт.
Два лица становились все более похожими. Они словно сливались, проваливаясь в зеркальный колодец отражения.
В какой-то момент Алена увидела, что во всех трех зеркалах отражаются не два лица, а одно, лицо, в котором соединены черты обеих девушек.
Узнать себя в отражении – было сказано в той записке.
И она узнала себя – узнала себя в Але и окончательно поняла, что они – одно целое, они – сестры, сестры по крови, сестры по судьбе, объединенные прошлым и будущим, объединенные отражением в старинном зеркале…
В следующее мгновение у Алены закружилась голова, и она заскользила в зеркальную глубину, словно провалившись в двоящееся, троящееся, множащееся отражение.
Она тонула в этой зеленоватой глубине, как в бездонном зеркальном омуте, тонула, не надеясь выплыть из него. У нее пропало представление о времени и пространстве, она перестала понимать, где верх и низ. Легкие разрывались от недостатка воздуха, как будто она и впрямь была глубоко под водой.
И вдруг впереди – или наверху? – Алена увидела лицо. Свое собственное лицо? Лицо своей сестры?
Она протянула руку – и встретилась с другой рукой, сильной и теплой.
И эта рука потянула ее вверх, к свету, к воздуху, к жизни.
Алена сжимала руку сестры все крепче и крепче.
И наконец все кончилось.
Они с Алей сидели перед старинным трюмо, держась за руки. У обеих были испуганные и удивленные лица.
– Что это было? – прошептала Алена непослушными губами.
– Не знаю. Знаю только, что ты спасла меня. Если бы не ты – я утонула бы в этом зеркале.
– Я? – удивленно переспросила Алена. – Это ты спасла меня, сестренка…
И тут она почувствовала, что в ее руке – не только Алина рука.
В своей руке она сжимала еще что-то, что-то, что она нашла в глубине зеркального омута.
Алена осторожно разжала руку – и увидела у себя на ладони перстень.
Перстень из тускло-красного золота, в который вставлен удивительно красивый камень того густого синего цвета, какой приобретает ночное небо незадолго до рассвета.
На поверхности этого камня была вырезана рыба.
– Что это? – удивленно проговорила Аля, разглядывая перстень.
– Это то, что хранил Николай Михайлович, – ответила Алена, – то, что он завещал нам с тобой. Видишь, только вдвоем мы смогли получить его. Видишь…
– Смотри! – перебила ее Аля. – Смотри, что это с зеркалом?
Алена взглянула на зеркало и увидела странную, непонятную картину.
Старинное зеркало вдруг запотело, как будто кто-то дохнул на него влажным, жарким дыханием. И на этой замутившейся поверхности проступили написанные незримой рукой слова:
«Всю свою жизнь я хранил и оберегал как зеницу ока великую святыню, драгоценный перстень, дарованный святой Еленой, матерью императора Константина Великого, одному из константинопольских храмов. По преданию, в древности этот перстень хранился в вавилонском святилище, в зиккурате, посвященном богине Иштар…
Надпись дошла до нижнего края зеркала – и на него снова дохнул кто-то невидимый. И незримая рука начертала на замутившейся поверхности продолжение:
…затем этот перстень достался одному из царей-волхвов, явившихся в Вифлеем по зову рождественской звезды, чтобы почтить Святого Младенца. А потом, по тому же преданию, этот перстень принадлежал Госпоже нашей Деве Марии, матери Господа Иисуса Христа. Ее несравненный Сын подарил ей этот перстень после своего Преображения, в память о своем земном воплощении. Именно тогда на нем был начертан знак рыбы – священный символ раннего христианства.
