– Хорошее. Просто так красивее. Всем нравятся синие глаза.
– Всем это кому? Твоему любовнику?
В его словах не было и намека на осуждение или желания поддеть, но Софочка залилась краской: Немов, как всегда, попал в точку.
– У тебя редкий натуральный цвет, – Андрей запахнул воротник пальто. – Желто-оранжевый, как марсианский песок. Смотришь, и сразу уносишься на другую планету.
Соню так потрясло это признание, что она не нашлась что ответить. Она всегда считала, что с цветом глаз ей не повезло. Осторожно подцепила вторую линзу и выкинула в снег.
Теперь на Андрея глядели не стеклянные искусственные глаза, а потусторонние, змеиные, гипнотизирующие. Наваждение было столь сильно, что он с трудом заставил себя отвести взгляд.
– А у меня, судя по всему, зрение портится.
– Это из-за стресса, – отозвалась девушка, все еще переваривая неожиданный комплимент. – Ты работаешь много, глаза устают, им надо давать отдых! Хочешь – научу, как их расслаблять? – И не дожидаясь его ответа, потянула за рукав к скамейке. – Откинься на спинку, – приказала она. – Накрой глаза ладонями, чтобы не проникал свет. Важно не напрягаться.
Немов последовал указаниям.
– Получается?
– Не очень.
– Давай я! – Софа накрыла ладонями его лицо, радуясь тому, что хоть чем-то удивила. Он ведь о таком упражнении и не слышал раньше. – Абсолютная темнота расслабляет зрительные нервы. Иногда достаточно пары минут, чтобы напряжение отпустило.
Андрей улыбнулся, и Софье нестерпимо захотелось скользнуть пальцами ниже, провести по контуру красивых надменных губ.
– Ты знакома с теорией профессора Уильяма Бейтса?
– Нет.
– Это упражнение, названное пальмингом, – основное в его рекомендациях по методике улучшения зрения.
А она-то, дура, хотела его поразить! Софья убрала руки и чуть слышно пробормотала:
– Ты такой умный, что мне иногда хочется тебя придушить.
– Какие у тебя смелые эротические фантазии, – сыронизировал Андрей и увернулся от тычка.
Они гуляли по аллеям, то болтая о ерунде, то вдруг умолкая надолго. Обычно молчание Софью тяготило, ей сразу становилось неуютно, неловко, словно она делала что-то неправильно – но только не в обществе Немова. Он мог до потери пульса изображать холодность – да только Софочке не было холодно.
У обледенелого бордюра топтались голуби, тщетно выискивая на посыпанном реагентами тротуаре что-нибудь съедобное.
– Подождешь немножко, я их покормлю? – спросила Софья, сунув руку в карман и вынимая горсть пшена.
Андрей даже остановился от удивления:
– Это что?
– Это птичек покормить, – весело объяснила она, бросая зерно на мерзлую землю. Оголодавшие пернатые суетливо набросились на угощение, шумно хлопая крыльями и выстукивая торопливый марш обмороженными красными лапками.
– Погоди! – не унимался Немов. – У тебя в кармане шубы – пшено?
– Да. Я всегда с собой ношу. А что в этом такого?
– Как тебе сказать, – он помедлил, подбирая слова. – В твоем кармане естественно предположить вип-карту солярия, айфон, визитку косметолога – но никак не пшено!
– Ну, хлебом-то птиц только идиоты кормят, – Соня нахмурилась, неверно истолковав его посыл. – В хлебе нет для них никаких полезных питательных веществ, он им только желудок забивает. Они вот так наглотаются булок, а потом мрут от истощения, с переполненным желудком.
Она сыпанула птицам последнюю жменьку, отряхнула ладони и надела перчатки:
– Мне нравятся голуби. Они булькают, как вскипевшие чайники.
Андрей с недоверием покосился на девушку: ему сейчас померещилось, или?..
– Ты Роберта Рождественского процитировала?
– Это кто? Писатель?
Андрей, уже готовый признать, что явно недооценил уровень ее интеллектуального развития, небрежно отмахнулся и предложил подвезти Соню до дома. Она пригласила его на чай, и он согласился – сам не зная почему. Каким-то непостижимым образом девчонке удавалось будоражить его любопытство: то она рвет шаблоны, озвучивая дельные мысли и совершая поступки, которых от нее не ожидаешь, то снова превращается в пустоголового болванчика.
– Заварить тебе с мятой? – спросила Софья, когда они устроились на кухне.
– Не откажусь, – Андрей оглядел разноцветные шкафчики, украшенные рисунками, перекликающимися с узором на стеклянной двери и мозаичном фартуке, и снова восхитился грамотному дизайну. – Чикаго? – он указал на висевшую на стене небольшую картину, которую прежде не замечал.
Хлопотавшая возле чайника Софья обернулась:
– Ага. Делать было нечего, вот и баловалась.
– В каком смысле «баловалась»? Ты что, сама это нарисовала?
На его лице застыло непонятное выражение, одинаково подходящее под противоположные эмоции. С таким лицом можно воскликнуть и «Боже, какая прелесть» и «Немедленно выкинь этот мусор!»
– Не нравится? – с плохо скрываемым огорчением протянула Софья, ставя перед ним источавшую дивный мятный аромат кружку.
– Наоборот, очень нравится. Я готов был поспорить, что это картина какого-то мастера. Манера очень своеобразная. Может, ты для меня что-нибудь нарисуешь? Я в спальне повешу. А лет через десять-двадцать, когда твои работы будут стоить целое состояние, продам и куплю себе дом в Испании.
Софья сердито сдвинула брови, отчего ее игрушечное лицо приобрело комичное выражение:
– У тебя злое чувство юмора.
– Когда шучу – да. Но сейчас я серьезен. Сонь, я буду тебе очень благодарен.
Софья испытующе поглядела на гостя, ища в его мимике признаки сарказма.
– А что тебе нарисовать?
– Не знаю. Указывать художнику – дело неблагодарное и неумное. Нарисуй то, к чему у тебя будет вдохновение.
– Хорошо.
«И действительно, хорошо», – Андрей откинулся на удобном сиденье, понимая, что не хочет уходить. Однако уходить нужно, иначе неизбежно возникнет неловкость или девчонка, чего доброго, приставать начнет. Она, безусловно, симпатичная… Этот ее трогательный острый подбородочек, который хочется приподнять указательным пальцем… Нет, разрушать ее устроенную рутину Немов не собирался. К серьезным отношениям он не готов – и вряд ли когда-то будет готов, а обижать ее одноразовым сексом ни к чему.
Андрей допил чай и заставил себя подняться.
Софочка с недоумением закрыла дверь за поспешно ретировавшимся мужчиной. Уж не испугался ли он, что она его соблазнять начнет? Андрей ей нравился – пора признать, – но навязываться Софья никогда бы себе не позволила, а изменять Гиве – и подавно. Они с Гивой переживают сложные времена, но все постепенно наладится.
