– А, панна Анастасия! Рад вас видеть… вот скамеечка, присаживайтесь, только осторожно, не запачкайте юбку, я тут все полил… То дожди шли один за другим, а то ни капли воды целую неделю, что поделаешь? Кстати, вы уже знаете, что Юрис обработал первые два снимка Фирвиндена в цвете?
– Нет, мне он ничего не говорил, – сказала я.
– Грешный я человек, испортил ему сюрприз! – вздохнул Августин Каэтанович. – Теперь он носится с мыслью снять вас, но боится, что вы ему откажете.
Я вспомнила дурно одетую барышню на фоне занавеса ателье – свои карточки, одну из которых я послала Саше, а остальные убрала на дно чемодана и не вспоминала о них.
– Мне кажется, – несмело заметила я, – я плохо выхожу на фотографиях. Может быть, ему лучше снять Минну? Мне кажется, она будет счастлива ему позировать, она уже не раз на это намекала…
– Вы очень скромны, – промолвил Августин Каэтанович, всматриваясь в мое лицо. – Простите меня, но если бы Юрис хотел снять Минну, он бы так и сказал. Вы ему откажете?
– Нет, – буркнула я, сердясь, что никак не могу заговорить о том, что меня интересует. – Собственно говоря, я здесь вовсе не из-за фотографий. Я видела в замке нечто странное и не могу этого объяснить.
Мой собеседник кашлянул, поставил лейку и сел на скамью возле меня.
– Вы пришли ко мне, потому что… э… считаете меня специалистом по потустороннему?
– Клавесин, который играет сам собой, – это потустороннее или нет?
– Вы слышали то же, что и панна Креслер?
– Не только слышала, но и видела.
И я рассказала ксендзу, что произошло на чердаке.
– Шел восьмой час вечера, я видела эти прыгающие клавиши, как сейчас вижу вас, и я не пила в тот день ни вина, ни…
– Довольно. – Августин Каэтанович поднял руку. – Я вам верю, и не надо мне ничего доказывать. Кто-нибудь был там, кроме вас?
– Да. Ружка.
– Вы говорили кому-нибудь о том, что вы видели?
– Нет.
– Могу ли я спросить почему?
– Мне не хотелось никого беспокоить. И я не знаю, как можно объяснить то, что я видела своими глазами.
Августин Каэтанович задумался.
– Когда я приехал сюда несколько лет назад, – сказал он, – и впервые услышал толки о замке, я решил, что это… скажем так, россказни малограмотных крестьян, которыми они мстят Рейтернам за их обращение.
– А что с Рейтернами не так?
– Много чего, – туманно ответил Августин Каэтанович, глядя на шмеля, который никак не мог выбрать, на какую из роз священника ему сесть. – Начнем с того, что тех, кто строил замок, крестоносцы перебили.
– Зачем?
– Чтобы строители не могли никому рассказать о потайных ходах, например. Ведь в каждом таком замке устраивали потайные ходы. Потом орден прекратил свое существование, и замок с прилегающими землями стал собственностью графов Рейтерн. – Мой собеседник вздохнул. – Я долго сомневался в правдивости легенды о графине-католичке, которую убили во время охоты, но доктор Мюллер отыскал дневник своего предка, который жил в этих краях, и показал его мне. Так вот, оказалось, что легенда почти не лжет.
– Почти?
– Ну да. В реальности пса графини убили вместе с ней, а не позже, и граф Рейтерн не давал убийце сутки, чтобы тот объявился. Он сразу же пошел на крестьян войной и… – Августин Каэтанович нахмурился, – и убил много ни в чем не повинных людей. Отчасти, впрочем, его можно понять – у него не было наследника, а графиня, как написал предок доктора, ждала ребенка.
– А кем был этот предок?
– Тоже доктором, как и Мюллер. И я сказал «понять», но это не значит, что я хоть в малейшей степени оправдываю действия графа Рейтерна.
– А потом он утешился и женился снова, – усмехнулась я. – Не так ли? Если замок до сих пор принадлежит его потомкам…
– Семье Рейтерн, но они не его прямые потомки. Это потомки его младшего брата, которому достался замок. Тот граф Рейтерн, о котором мы говорим, больше не женился.
Но я думала сейчас не о свирепом графе Рейтерне, чья жена неприкаянным призраком до сих пор, судя по всему, скитается по переходам замка. Незадолго до того Юрис целый вечер рассказывал о том, что пластины, которые употребляются для цветной съемки, должны быть более чувствительны к определенным цветам, и сейчас у меня возникло впечатление – нелепое, конечно, – что я сама стала такой сверхчувствительной пластиной. Мой собеседник не сказал ничего особенного, но по его взгляду, по его мимике и каким-то особенностям интонации я неожиданно поняла, что ему известно о драме, которая разыгралась в нашей семье, и мои разговоры о втором браке – более резкие, чем следовало – подразумевавшие, что даже самой пылкой любви приходит конец, ничуть его не удивили.
– Впрочем, – продолжал Августин Каэтанович, – мы, кажется, собирались говорить не о прошлом, а о настоящем. Боюсь, я могу дать вам только один совет: покиньте замок как можно скорее. Как это говорится по-русски: не буди лихо…
– Пока оно тихо, – закончила я. – Но…
– Вам негде жить?
– Дело не в этом, – сказала я после паузы. – В век электричества и телеграфа бежать от призраков… И потом, Креслеры очень добры к нам с отцом. Я… Мне бы не хотелось оставлять их наедине с тем, что творится в замке.
– Рудольф Креслер взрослый человек, – спокойно ответил ксендз, – и он в любой момент может уволиться. Не стоит брать на себя ответственность за судьбу тех, кто в состоянии сам о себе позаботиться.
В сущности, он был прав; но мне его правота не понравилась. Боюсь, что я распрощалась с моим собеседником довольно холодно.
Конечно, мне следовало улучить удобный момент и убедить отца под благовидным предлогом покинуть замок; но я этого не сделала. Возможно, свою роль сыграл комфорт – мне нравилось просыпаться в огромной спальне и видеть из окна пруд с кувшинками, нравилось ходить по библиотеке, трогать перила старинных лестниц и думать о людях, которые здесь жили. Кроме того, из головы у меня не шли слова ксендза о том, что в замке должны быть потайные ходы. Я расспросила Креслеров и прислугу, но никто ничего о потайных ходах не знал. И все же я предпочитала думать, что кто-то из обитателей замка решил меня разыграть и, пробравшись по потайному ходу, каким-то образом устроил трюк с клавесином, который стал играть сам по себе. Но тут я спотыкалась о простейшее соображение: зачем кому-то тратить на меня столько сил? Не говоря уже о том, что все мои попытки отыскать что-то, хоть отдаленно напоминающее потайной ход, ни к чему не привели.
Юрис приехал в следующее воскресенье и с гордостью продемонстрировал нам два цветных изображения. К моему разочарованию, он ухитрился выбрать едва ли не единственный ракурс, с которого Фирвинден мог с грехом пополам сойти за идиллический замок из сказок о принцах и принцессах. Стена с этой стороны была густо оплетена плющом, который скрывал серый камень постройки, а зубцы и прочие украшения в готическом духе, налепленные в угоду кому-то из прежних владельцев, ласкали взгляд. Цвета, впрочем, были вполне сносные, хотя при ближайшем рассмотрении бросалась в глаза некоторая зернистость и неоднородность изображения; но Юрис уверял, что со временем и эта трудность будет преодолена.
