Итак, весной 1908 года я приехала в Митаву и, взяв извозчика, отправилась на уже знакомую читателю Лилиенфельдскую улицу. Я полагала, что на то, чтобы уладить все дела, у меня уйдут два-три дня, но не тут-то было. Один репортер из Германии, с которым мне предстояло встретиться, на самом деле оказался четырьмя разными журналистами из Митавы, Берлина и Вены. С некоторым удивлением я узнала, что моя книга, оказывается, недурно продается в Австрии. Вообще прогресс творит чудеса: по-моему, едва я закончила отвечать на вопросы германского репортера, как мое интервью появилось в немецкой газете. Прочитав сопроводительный текст, я была озадачена: оказалось, что я ни капли не зазнаюсь (а с чего, спрашивается, мне зазнаваться?), что я прекрасно говорю по-немецки (тут автор мне польстил) и что занятия литературой не мешают мне заниматься хозяйством и заботиться о старом отце (что являлось чистым вымыслом, потому что отец вовсе не был стар и потому что я не могла считаться даже посредственной хозяйкой). В газете была моя фотография, и если бы я ее не увидела, я бы никогда не подумала, что в жизни у меня такой надутый вид.
– Прекрасная фотография, фрейлейн Ланина, – возразил мой издатель, когда я высказала ему свое неудовольствие, – и потом, вы плохо знаете немцев! Вам оказали большую честь, потому что эта газета обычно публикует только фотографии императора Вильгельма и членов его семьи.
Он сказал правду, потому что, когда газета попала на глаза дяде Густаву, который относился к моему сочинительству куда спокойнее, чем его жена, он пришел в волнение и воскликнул:
– Теперь, дорогая фрейлейн, вы стали настоящей писательницей!
Его замечание заставило меня задуматься о том, как много внимания люди уделяют всему внешнему. Для меня не было секретом, что многие из тех, кто был знаком со мной раньше, стали смотреть на меня иначе, когда узнали, что я написала книгу, которая имела некоторый успех. Я чувствовала, что в их мнении как бы перешагнула на более высокую ступень, и им теперь неудобно общаться со мной на равных, как было прежде. Но я-то искренне считала, что во мне ничего не изменилось, разве что условия жизни благодаря гонорарам стали лучше.
Утром дядя Густав и тетушка Дарья Семеновна проводили меня на митавский вокзал. Подошел рижский поезд, который ехал до Либавы через Муравьево без пересадок. Я устроилась в вагоне первого класса, у окна. Прозвучал свисток, и состав тронулся, шипя, фыркая и стуча колесами. Со мной были пять чемоданов багажа и книга – сборник рассказов известного автора, который я собиралась дочитать в поезде. Раскрывая том в месте, заложенном закладкой, я в последний раз бросила взгляд в окно, за которым бежал перрон, и сердце остановилось у меня в груди. В конце перрона, в стороне от прочих пассажиров, стояла одинокая фигура человека в черном, и когда он поднял голову и посмотрел на меня, я узнала в нем Кристиана Рейтерна.
Глава 26
Артур
Я застыла на месте. Я не могла поверить своим глазам; и все же я должна была признать, что действительно видела кого-то – призрака, двойника, называйте как хотите, – кто как две капли воды походил на Кристиана. Ветер играл его темными волосами, как когда-то в Фирвиндене, а лицо… лицо показалось мне белым как мел.
Почему он стоял там? Что именно он хотел мне сказать?
Я вскочила на ноги (книга при этом упала с моих колен на пол). Поспешно подобрав ее, я стала заталкивать том в чемодан. Книга упорно не желала туда вмещаться. Теряя терпение, я вызвала кондуктора, после чего с трудом засунула ни в чем не повинный роман в чемодан. У кондуктора я потребовала немедленно остановить поезд.
– Сударыня, мы искренне сожалеем, но войдите в наше положение, – втолковывал мне немолодой степенный кондуктор, который, должно быть, видел на своем веку немало капризничающих пассажиров первого класса, – мы никак не можем остановить поезд, даже ради вас.
– Но мне надо обратно в Митаву! Как вы не понимаете…
Я заплакала.
– Если вы выйдете в Фридрихсгофе, – сказал кондуктор, – то можете подождать там обратный поезд, который привезет вас в Митаву. Боюсь, однако, что он придет не скоро.
– А до Фридрихсгофа разве нет остановок?
– Есть, Пфальцграфен, но это остановка по требованию, где даже нормального зала ожидания нет, зачем вам там выходить?
Так я оказалась на маленькой станции Фридрихсгоф со своими чемоданами, а поезд, насмешливо свистнув на прощание, укатил.
Я взяла носильщика и отправилась узнать, когда будет поезд до Митавы. Оказалось, что до него еще четыре с половиной часа. Фридрихсгоф находится в 16 верстах от Митавы, но сейчас 16 верст были все равно что тысяча, раз я не могла немедленно вернуться. Тем не менее я купила билет до Митавы и стала ждать. Зал ожидания первого класса был маленький и неуютный. Полагаю, мало что на свете способствует отрезвлению так, как неудобные сиденья и безвкусная еда в буфете. Прошло меньше часа, а я уже ерзала на месте, куксилась на весь свет и с сожалением вспоминала свой удобный поезд, на котором я могла бы преспокойно катить в Либаву без пересадок вместо того, чтобы торчать во Фридрихсгофе.
«Чудес не бывает, – зудел здравый смысл, который благоразумно помалкивал, когда я покидала поезд, и пробудился только в плохоньком зале ожидания на станции. – Кристиан мертв и похоронен, значит, ты просто видела человека, который показался похожим на него. Поезд набирал скорость, и ты вполне могла обознаться. Или, если уж тебе так хочется, можешь верить в то, что тебе явился его призрак. Тогда тем более возвращение в Митаву не имеет никакого смысла».
Но отступать на полпути было не в моих привычках, и я дождалась обратного поезда и села в него.
Кондуктор проводил меня до купе, в котором уже сидел пассажир, читавший газету. За окном мелькали телеграфные столбы, деревья, поля, хутора. Из задумчивости меня вывел голос моего спутника, заговорившего по-немецки.
– Прошу прощения, фрейлейн, но вы ведь Анастасия Ланина, не так ли? Я не ошибаюсь?
Тут только я заметила на странице газеты, которую он читал, свою фотографию. Это был тот самый номер берлинской газеты, в котором напечатали мое интервью. Не скрою, мне захотелось провалиться сквозь землю. Я вообще неуютно чувствовала себя в роли знаменитости, а в такой момент – и подавно. Взгляд мой скользнул вдоль листа выше, к лицу пассажира. Он немного опустил газету и выглядывал из-за нее с застенчивой улыбкой, которая немного примирила меня с его любопытством. Я заметила блестящие светлые глаза, золотой вихор и немного округлые щеки, какие обычно можно видеть только у детей и еще на изображениях херувимов. Было бы нелепо сердиться на мальчишку, который, в общем-то, не спросил ничего особенного, и я ответила, что да, он не ошибся и я – это я.
– Я так и подумал, – отозвался мой спутник. – Поверьте, я бы узнал вас и без фотографии, тем более что мы встречались раньше.
– Вот как? – только и могла сказать я. Честное слово, я готова была поклясться, что никогда в жизни его не видела.
