– Нет, Мишаня, только не здесь, не при мне, – цедила она сквозь зубы, растирая грудь Ворона узкой ладонью. – Давай держись! Я не хочу, чтобы ты унес в могилу злобу на меня, потому что я перед тобой не виновата. Я не знала, я просто не говорила кое о чем до поры! И в сговоре с Димкой я не была, он даже не знает, что я – это я! Не умирай, Мишка, слышишь?
Ворон закатывал глаза и тяжело дышал, Хохол никак не мог понять, чем помочь, но тут, к счастью, приехала бригада. Через десять минут Ворона на носилках спустили в машину, и с сиреной и мигалкой «Скорая» унеслась в больницу. Коваль обессиленно сидела на полу и тупо смотрела на валяющуюся перед ней газету. Подняла на Женьку больные глаза, тихо спросила:
– За что он так со мной?
Хмурый Хохол сел рядом, расправил газету и принялся изучать, из-за чего сыр-бор. По мере того как он читал, лицо его делалось светлее.
– Ну ты и истеричка. Да здесь твоего братца куда сильнее жиденьким полили, а ты вроде как и не при делах, разве что в родстве.
– Все равно! – упрямо закусив дрожащую нижнюю губу, процедила Марина. – Какое он имел право вообще обо мне писать?
– А ты не думаешь, что он тебе помог?
– Помог?!
– Да. Он уничтожил все шансы Дмитрия стать мэром. И знаешь почему? Не потому, что у твоего братца не будет возможности объяснить, откреститься и оправдаться, нет. – Женька отбросил газету и прижал Марину к себе. – Отец выложил истинную причину, по которой Дмитрий сюда приехал.
Она подняла на мужа глаза, полные слез:
– Какую?
– Все просто, милая. Бабло. Оно, родимое.
– Какое бабло, о чем ты?
– Твое. Димка думал, что у тебя здесь остались деньги на счетах, и надеялся, став мэром, наложить на них руку. Мало этого, он хотел под шумок вернуть все, что раньше принадлежало тебе, а потом было куплено Бесом на подставных лиц. Не знаю, как он хотел это провернуть, наверняка поднял бы старые ментовские связи. И Ворон ему нужен был для этого – на всякий случай, как второй вариант.
Коваль вдруг заплакала. Зарыдала так горько и обиженно, как ребенок, в руках у которого лопнул только что купленный воздушный шарик:
– Женя, за что? Почему, а? Они оба бросили меня еще в детстве, а теперь решили, что имеют право? Один – на деньги, а другой – на мое имя, мое прошлое? Ведь отец смешал меня с грязью, понимаешь? И, улетая в Англию, он уже знал, что статья выйдет! Как он мог?!
– Перестань, котенок. Женщина, о которой написано в статье, давно мертва. К тебе это больше не имеет никакого отношения. – Он гладил ее по голове, успокаивая. – Ты Мэриэнн Силва, а не Марина Коваль. Нечего убиваться.
– Ты можешь оказать мне услугу?
– Какие глупости, – вздохнул он. – Ну, чего ты хочешь, моя королева?
– Позвони ему и скажи, что он должен уехать в Москву до того, как мы вернемся в Бристоль, – твердо сказала Марина, вытирая глаза. – Я больше не хочу его видеть. Никогда.
– Остынь. Завтра одумаешься, и тебе будет стыдно.
– Нет, Женя. Я не одумаюсь ни завтра, ни через год. Мне не будет стыдно, потому что сейчас мне очень больно. И я не прощу ему этой боли. Никогда.
Хохол понял, что сейчас бесполезно что-то говорить. Нужно просто позвонить тестю и попросить его уехать, не объясняя причин. Грегори вернется через три дня и поживет у Гены. Вряд ли Марина захочет задержаться в России дольше, чем на неделю.
Выборы генерал Коваль проиграл. Статья, автора которой он так и не смог вычислить, нанесла серьезный ущерб его репутации. Но не потому, что потенциальный мэр оказался связан с Мариной Коваль родственными узами, а как раз потому, что наплевал на них и позарился на чужое. В день выборов ее могила на городском кладбище оказалась завалена желтыми хризантемами всех размеров и форм – все, кто хотел, ехали туда и в пику кандидату признавались в любви к его мертвой сестре. К вечеру понедельника стало понятно, что генерал не набрал даже пяти процентов голосов, хотя до этого уверенно лидировал во всех опросах.
Марина провела эти дни за городом, в профилактории Мишки Ворона. Они с Хохлом сняли номер и два дня гуляли по начинавшему уже желтеть лесу. Звонили Грегу, болтали с ним по скайпу. Марина исправно выполняла упражнения, которые рекомендовал доктор Иван. Это были два прекрасных, теплых, солнечных дня, и Коваль чувствовала себя совершенно счастливой.
Во вторник утром они вернулись в город, и Марина сразу поехала в больницу к Ворону. Его положили в кардиологию, и чувствовал он себя все еще неважно. Когда Коваль вошла в палату, он тяжело задышал. Она присела на табуретку возле постели, положила ему руку на грудь.
– Сначала выслушай меня. Клянусь тебе чем угодно, я понятия не имела о Димкиных планах и думала, что уж ты-то в состоянии сложить два и два. Мне и в голову не пришло, что ты не догадаешься… Не понимаю, это же так просто – фамилия, отчество! Да у нас даже взгляд одинаковый, как же ты не увидел? И потом, его сын Колька до сих пор директор футбольного клуба, как же ты это просмотрел, Мишка? Я ехала сюда не для того, чтобы помогать ему, я хотела помочь тебе. Ты ведь знаешь, никогда в жизни Наковальня не кидала своих партнеров. Поверь, ничего не изменилось.
Ворон накрыл ее руку своей и пробормотал сиплым голосом:
– Я… старый стал… видно… Ты ведь права… мне же и в голову не пришло… Конечно, ты не виновата… прости, Коваль, я зря на тебя грешил.
– Не надо извинений, мне они не нужны. Ты поправляйся, ничего еще не закончилось. Гришка сейчас заляжет где-то, но рано или поздно всплывет, он настырный. И тебе снова придется держать оборону.
– Но ведь ты мне поможешь?
Она рассмеялась:
– Я тоже не молодею, Мишаня.
– Но я могу на тебя рассчитывать… если вдруг? – сжимая ее руку, требовательно спросил Ворон и с надеждой заглянул в глаза.
Марина ответила прямым взглядом:
– Можешь.
– Я знал, Наковальня, что ты баба железная, с тобой можно дела иметь, – он удовлетворенно закрыл глаза. – Уедешь ведь?
– Конечно. Я теперь живу не здесь. И там мне лучше. Хочешь – приезжай в гости.
– Мне б из больнички выйти сперва…
– Выйдешь, – уверенно сказала Марина. – Выйдешь и будешь по-прежнему делами заниматься.
– Зайдешь ко мне еще… до отъезда?
– Конечно. Поправляйся, Мишка.
Она наклонилась и быстро поцеловала его в щеку. Ворон притянул ее к себе, неловко обнял и прошептал на ухо:
– Я тебя тоже никогда не продам, Наковальня.
– Я знаю, – серьезно ответила она и вышла из палаты.
У дверей маялся Женька в белой накидке на плечах.
– Что ты так долго? Небось не умирает?
– Нет, конечно. Но я должна была объяснить. Не хочу, чтобы он держал на меня зло.
