Перед глазами снова встала последняя поездка на кладбище. Нарушать традицию Марина не хотела, хотя ее уже не так сильно, как прежде, тянула к себе могила Егора. Коваль уговорила Хохла, и в последний день они все-таки оказались там, у двух черных мраморных плит. Сплошной ковер из хризантем, укрывший «ее» могилу, поразил Коваль.
– Господи, – еле выговорила она, – что это? Откуда?
– На меня не смотри, – фыркнул муж. – Для меня ты жива, и все цветы я принес бы тебе.
– А кто же тогда?
– Люди, котенок. Люди тебя, оказывается, помнят. И, как видишь, помнят хорошее, а не только то, что полгорода держала. Я потом Леона попрошу, чтобы пригнал кого-то убрать.
Потрясенная Марина положила шесть белых роз на могилу Егора, ладонью смахнула пыль с дат на памятнике. Той ноющей тоски в груди уже не было. Хохол оказался прав, когда сказал, что с годами ей станет легче. Нет, она не забыла Егора, не стала любить его меньше, просто боль от потери слегка притупилась.
Коваль повернулась к стоявшему рядом Женьке:
– Это удивительно, но ты когда-то сказал очень умную вещь, и я только сейчас это поняла.
– Хоть на что-то я сгодился, – улыбнулся муж.
– Не говори так.
– Хорошо, не буду. Ты закончила?
– Да. Я закончила. Поедем, нужно еще вещи собрать.
Леон приехал провожать их в аэропорт, помог Хохлу с чемоданами и, улучив момент, отвел Марину в сторону:
– И что же, вы впервые нарушите свое слово?
– Какое? – не поняла Коваль.
– А танцы?
Она рассмеялась и легонько толкнула его кулаком в плечо:
– Ты же видишь, что я еще хромаю? Вот вылечусь, и тогда… Я свое слово держу всегда, это, знаешь ли, жизненное кредо.
– Я запомню, – серьезно пообещал Леон.
– Жаль, что не попадаем на вашу свадьбу.
– Да, мне тоже жаль.
– Надеюсь, ты принял взвешенное решение?
Леон только улыбнулся:
– Надеюсь, это Лиза приняла взвешенное решение. Не хочу стать причиной ее несчастья.
– Не говори глупостей, Леон. Причиной ее несчастья мог стать только мой брат, – вздохнула Коваль. – Кстати, что слышно? Я в пылу гнева на родителя даже не поинтересовалась.
– А он уехал.
– В Москву?
– Само собой. Во вторник, когда стало понятно, что цифры уже не изменятся, сразу и улетел.
– А твоя Елизавета что же?
Леон выразительно посмотрел на Марину сверху вниз:
– Вы же сами сказали: она моя Елизавета. Где же ей быть, как не возле меня? Сидит пока дома, думаем, что с работой делать. Образование специфическое.
– А ты Мишку попроси – он поможет, – посоветовала Марина.
– Попробую. Спасибо вам за все, Марина Викторовна. – Леон взял ее руку, но Коваль, хитро прищурившись, снова надела очки.
– Ты ошибся. Я Мэриэнн Силва, дорогой. Пора возвращаться.
Все это было только вчера утром, а казалось, что прошла вечность. Уже забылись какие-то подробности очередного визита в Россию. Марина выбралась из постели, взяла сигареты и устроилась на подоконнике, укутав плечи покрывалом. Она неспешно курила и смотрела на слабо освещенную улицу. На тумбочке завертелся телефон – звонил отец. Марина задумалась на минуту, стоит ли отвечать. Никаких объяснений не хотелось, но, если не отвечать, он так и будет трезвонить. Вряд ли Женька, когда просил его срочно уехать, решился назвать настоящую причину.
– Да, слушаю.
– Мариша, как дела? Вы уже в Бристоле?
– Нет. Мы еще в Лондоне. Чего ты хотел?
– Что-то случилось?
Она вдруг рассмеялась негромко, стараясь не разбудить Женьку:
– Ты даешь! Что случилось? А как, по-твоему? Или у вас, у журналистов, так принято: сперва нагадить, а потом лицо удивленное сделать – ах, боже мой, это чем здесь так отвратительно несет? Так я тебе скажу: статьей твоей несет. Статьей с моей фотографией и фамилией, понятно? Как ты вообще посмел?
– Погоди, дай я тебе все объясню… – начал отец, но Марина жестко перебила:
– Нет уж, это я тебе объясню, чтоб ты понял. Ты не имел права за моей спиной делать такие вещи. Не имел никакого, слышишь, вообще никакого права трогать мое прошлое! Мне не стыдно за то, что я делала. Как выяснилось, людям в городе тоже как-то по фигу, кем я была, они запомнили, что хорошего я для города сделала. А ты и твой сын – вы им чужие, как ни старались через меня примазаться. Вот и полетел твой Димочка белым лебедем на историческую родину. Дерьмо ментовское, денег он захотел! Да не было у меня никогда денег в российских банках, понятно вам? Научил один предусмотрительный человек! И все они, до копейки, остались целы. И сын мой теперь ни в чем нуждаться не будет, и его дети. Может, и внуки тоже. А твой сынок не имел к этим деньгам никакого отношения. Кроме фамилии, нас с ним вообще ничего не связывало, понял?
А ты, как ты мог? Ты же подписался фамилией моей матери, старый урод. Какая она ни была, пьяница, забулдыга, шалава, но она меня родила и не в детдом сдала, а как могла тянула на зарплату официантки. А где был ты в это время? Молчишь? Правильно! И запомни: мы с тобой больше никакая не родня. Не звони, не пиши и – не дай тебе бог – не приезжай. Не пущу, даже если будешь умирать на моем пороге. Все!
Она задохнулась, выключила телефон, сделала пару глубоких вдохов и выдохов и только после этого сумела взять себя в руки.
Ощущение было странным. Раньше она плакала бы, возможно, напилась бы, чтобы отключиться, а сейчас хотелось просто спать. Лечь под бок к Хохлу и уснуть, прижимаясь к его сильному телу, рядом с которым Марина всегда чувствовала себя в безопасности. Так она и поступила.
В Бристоль они вернулись к обеду. Марина быстро прошлась по комнатам, осматривая все, и не обнаружила ничего, к чему смогла бы придраться. Хохлу, затаскивавшему в дом чемоданы, она удовлетворенно сказала:
– Сара успела убрать все следы пребывания папеньки в доме. Аминь, сгорела жабья кожа.
– Ты зря с ним так грубо разговаривала, котенок.
– А ты что же, подслушивал?
– А этого и не нужно было, ты орала, как будто тебя режут. Я просто не стал открывать глаза, понимал, что тебе, наверное, надо выговориться. Но ты зря, ей-богу. Я думаю, надо было дать ему объяснить.
Коваль упала поперек кровати в спальне:
– Какой смысл объяснять, чем продиктована подлость? Разве от этого она перестанет быть подлостью?
– Ты всегда любишь быстрые решения. – Муж прилег рядом. – Но я-то знаю, как ты потом горько жалеешь о таких решениях.
Она перевернулась на живот, подперла кулаком щеку:
