Она нашла в шкатулке ключи и из последних сил приподняла крышку люка. После опустилась на пол, ожидая, когда перед глазами рассеется розовая пелена. Ее обступили видения — вот Мазириан, высокий и надменный, расправляется с Трангом, вот небывалые цветы колышутся на дне озера, вот Мазириан, лишившийся магии, сражается с хлыстами… От оцепенения она очнулась, когда пустоглазый золотоволосый мужчина принялся робко теребить ее волосы.
Т’сейн стряхнула с себя вязкую одурь и слетела по ступеням. Она открыла запертую на три засова дверь, последним усилием распахнула ее. Волоча ноги, девушка вошла внутрь и ухватилась за пьедестал со стоящим на нем ларцом со стеклянной крышкой, в котором играли в свою безнадежную игру Туржан с драконом. Она с грохотом смахнула стеклянную крышку, осторожно вынула Туржана и опустила его на пол. Прикосновение защитной руны на ее запястье рассеяло чары, и Туржан снова обрел человеческий облик. Вид почти неузнаваемой Т’сейн привел его в ужас.
Она силилась улыбнуться ему.
— Туржан… ты свободен…
— А Мазириан?
— Мертв.
Девушка устало осела на каменный пол и затихла. Туржан смотрел на нее со странным выражением в глазах.
— Т’сейн, любимое дитя моего разума, — прошептал он, — насколько же ты благородней меня, если могла отдать единственную жизнь, которая была тебе ведома, за мою свободу.
Он поднял ее тело на руки.
— Я возвращу тебя обратно в чаны. Твой разум я вдохну в другую Т’сейн, такую же прекрасную, как ты.
И понес ее по лестнице вверх.
3
Т’сейс
Т’сейс выехала из рощицы. На краю леса натянула поводья, как будто в нерешительности, и остановилась, глядя на мерцающую пастель луга у реки… Потом чуть шевельнула коленями, и конь двинулся дальше. Воительница ехала, погруженная в раздумья, и небо у нее над головой было подернуто перекрещивающейся рябью, точно бескрайний водный простор на ветру, от горизонта до горизонта перечерченное исполинскими тенями. Свет, многократно видоизмененный и преломленный, затоплял землю многоцветьем красок. Пока Т’сейс ехала, ее коснулся сначала зеленый луч, затем ультрамариновый, и топазовый, и кроваво-красный, даже окружающий пейзаж окрашивался в те же оттенки, неуловимо меняясь.
Т’сейс закрыла глаза, чтобы не видеть игры красок. Они действовали ей на нервы, от них рябило в глазах. Красный слепил, зеленый угнетал, синева и пурпур намекали на неведомые тайны. Можно подумать, вся вселенная создавалась с единственной целью вывести ее из себя, вызвать у нее ярость. Мимо пронеслась бабочка с нарядными крылышками, точно упорхнувшая с драгоценного узорчатого ковра, у Т’сейс так и зачесались руки ударить ее мечом. Она с огромным трудом обуздала свое желание. Т’сейс была по природе своей вспыльчивой и не привыкла сдерживаться. Взгляд ее упал на цветы под конскими копытами — бледные маргаритки, колокольчики, иудин вьюнок, оранжевые солнышки. Она больше не станет топтать их, вырывать с корнем. Ее навели на мысль, что изъян не во вселенной, а в ней самой. Подавляя неукротимую неприязнь к бабочке, к цветам и к переливчатому небу, она поскакала по лугу дальше.
Впереди выросла стена темных деревьев, а за ними — заросли камышей и блестящая водяная гладь, играющая всеми оттенками цвета под переменчивым небом. Т’сейс повернула коня и пустила его вдоль берега реки, к приземистому вытянутому дому.
Всадница спешилась, медленно подошла к двери из черного дымчатого дерева, на которой был укреплен колокольчик, сделанный в виде человеческого лица, показывающего язык и сардонически улыбающегося. Она дернула за язык, и внутри тотчас же отозвался звонок.
Ответа не было.
— Пандельюм! — позвала она.
— Войди, — раздался приглушенный голос.
Она толкнула дверь и очутилась в зале с высоким потолком, совершенно пустом, если не считать мягкой скамеечки и неярких гобеленов.
— Чего ты просишь? — раздался откуда-то из-за стены голос, звучный и безгранично печальный.
— Пандельюм, сегодня я узнала, что убивать дурно, и еще — что мои глаза обманывают меня. То, в чем я вижу лишь режущий глаза свет и безобразные черты, на самом деле красиво.
Пандельюм хранил молчание, не торопясь ответить на эту невысказанную мольбу о знании, затем раздался все тот же приглушенный голос:
— Все это по большей части правда. Живые существа, во всяком случае, имеют право на жизнь. Она — единственное по-настоящему драгоценное их достояние, и отнять у них жизнь значит совершить гнусное воровство. Что же до всего прочего, в том нет твоей вины. Красота живет повсюду, чтобы радовать глаз — но только не твой. При мысли об этом меня снедает печаль, ведь это я сотворил тебя. Я создал твою первичную клетку, придал живым волокнам форму твоего тела и разума. Но несмотря на все мастерство, я ошибся и, когда ты вылезла из чана, обнаружил, что заложил изъян, потому в красоте ты видишь безобразие, а в добре — зло. Подлинное безобразие и подлинное зло тебе видеть никогда не доводилось, ибо на Эмбелионе нет ничего дурного и нечистого. Если тебе все-таки не посчастливится с ними столкнуться, я страшусь за твой рассудок.
— Неужели тебе не под силу изменить меня? — воскликнула Т’сейс. — Ты волшебник. Неужели мне придется всю жизнь прожить слепой к радости?
Сквозь стену проник отзвук вздоха.
— Да, я волшебник, и мне ведомы все чары, какие есть на белом свете, и подвластны все руны, заклинания, заговоры, наговоры и амулеты. Я — магистр математики, первый со времен Фандааля, и все же я не могу ничего сделать с твоим мозгом, не уничтожив разум, твою личность, твою душу, ибо я не бог. Это боги способны воплотить в жизнь что угодно одним лишь желанием, я же вынужден прибегать к магии, к заклинаниям, которые сотрясают и искажают пространство.
Надежда в глазах Т’сейс угасла.
— Я хочу отправиться на Землю, — проговорила она некоторое время спустя. — Там голубое небо, а над горизонтом ходит красное солнце. Мне надоел Эмбелион, где не услышишь человеческого голоса, кроме твоего.
— Земля, — протянул Пандельюм задумчиво. — Сумрачный, невообразимо древний край. Когда-то там высились горы, чьи вершины терялись в облаках, и текли блестящие реки, а солнце являло собой сверкающий белый шар. Многие века дождей и ветров сточили твердый гранит, а солнце стало дряхлым и красным. Рождались и умирали континенты. Миллионы городов вырастали и обращались в прах. Теперь место древних народов заняли несколько тысяч чудаковатых типов. На Земле обитает зло, зло, выкристаллизованное временем… Земля давно вошла в пору заката и теперь умирает…
Он умолк.
— Но я слышала, что на Земле царствует красота, я хочу узнать, что такое красота, даже если заплачу за это жизнью, — нерешительно проговорила Т’сейс.
— И как же ты узнаешь красоту, когда увидишь ее?
