Он свернул во двор монастыря. Старые камни стен были чисто вымыты вчерашним дождем. Розовые герани лежали, прибитые бурей, у дорожки в самом плачевном виде. Однако вьюн, оплетающий стену вокруг кухни, расцвел роскошными пурпурными цветками. Два белых голубя сидели рядышком.
Сегодня утром в Канделле стояла непривычная тишина. Не перекрикивались между собой рабочие, не было слышно голосов младших слуг, которые обычно любили поболтать или насвистеть веселый мотивчик, поливая цветы, гладя белье или чистя на кухне овощи.
Первой Армана встретила Элен — новостью о внезапной болезни Рейн. Говоря с молодым человеком, она утирала слезы и часто крестилась.
— В Канделлу пробрался дьявол. Сохрани нас святые угодники, месье де Ружман! Все наше счастье как водой смыло. Сначала беда с мадам герцогиней, а теперь вот с нашей малышкой мадемуазель.
Арман побледнел.
— Что с ней случилось?
Элен не успела ответить — из окошка высунулась мать Рейн и крикнула Арману:
— Доброе утро!
Старая служанка побаивалась острого язычка мадам Розы, поэтому заторопилась прочь, в деревенский магазин за покупками.
Поднимаясь в будуар герцогини, Роза рассказала Арману все, что знала сама.
Молодой человек невольно воскликнул:
— Но где Рейн была, бог мой? Что заставило ее выйти из дома так поздно и в такую бурю?
— Вот это-то и непонятно. У нее, похоже, что-то с головой случилось. Она стала вести себя, как лунатик. Видимо, вышла из дома, когда все уснули, и по дороге ее застала эта ужасная буря. Еще слава богу, что ее не ударило молнией. И к тому же ее напугал какой-то бродяга — она мне про это рассказала, когда очнулась сегодня утром.
— Господи боже! — прошептал пораженный Арман.
— Она вымокла до нитки, мы нашли ее в прихожей, без чувств. И врач, и сиделка матери — все просто с ног сбились, напичкали ее лекарствами, делали все, чтобы унять жар. У нее была температура под сорок.
— Боже мой! — снова вырвалось у Армана.
— А потом она начала бредить — все время повторяла ваше имя, да, да, — закончила рассказ миссис Оливент, которая сегодня утром казалась старше и выглядела уставшей и бледнее обычного.
Арман покраснел до корней волос, и Роза вдруг прониклась нежной симпатией к этому молодому человеку, который так трогательно и преданно любил ее дочь.
— Да, — продолжала она, — мне показалось, что Рейн хочет вас видеть, но мы не стали сразу за вами посылать, потому что она скоро уснула и доктор решил, что лучше ее не беспокоить и дать выспаться. Мы за нее очень тревожились, но на самом деле серьезной опасности не было. В детстве у Рейн случались такие приступы лихорадки с высокой температурой.
— Она была в последнее время в состоянии стресса, — заметил Арман.
— Да, но мне кажется, произошло еще что-то такое, что уже вконец вывело ее из себя, — подхватила миссис Оливент. — Она не хочет мне говорить, не могу из нее ни слова вытянуть. Кто-то к ней вчера вечером приходил — какая-то дама из Канн — и, когда я столкнулась с Рейн после их разговора, вид у нее был несчастный. А как раз перед этим она получила ваше письмо, которое, кстати, ее очень тронуло.
— Благодарю вас, мадам, — тихо ответил Арман. — А кто была та дама?
— Кажется, какая-то француженка. Если не ошибаюсь, ее зовут мадам Триболь.
Арман замер на месте. Кровь бросилась ему в голову. Он переспросил едва слышным голосом:
— Ивонна Триболь?
— А вы ее знаете? — с интересом взглянула на него миссис Оливент.
— Да, — с трудом произнес Арман. — Я ее знаю.
Он старался говорить спокойно, но внутри у него все дрожало от злости и презрения. Значит, Ивонна все же выполнила свою угрозу — приехала в Канделлу и устроила скандал! Какая гнусность, какая мерзость! И что, скажите на милость, она такого наболтала Рейн? Какую-нибудь подлую бесстыдную ложь, что же еще… какие-нибудь непристойные обвинения в его, Армана, адрес, которые и расстроили бедную и так уже измученную девушку.
— Мадам, я умоляю вас разрешить мне видеть Рейн, хотя бы на минуту — всего на минуту, это очень важно. Вы мне доверяете?
Роза Оливент положила руку ему на плечо:
— Дорогой мой мальчик, ну разумеется. Только не задерживайтесь там, она еще очень слаба после температуры. Я решила отвезти ее в Лондон, как только она оправится и когда маме станет лучше. Доктор де Витте уверен, что герцогиня быстро пойдет на поправку.
— Слава богу, — пробормотал Арман. Но сейчас все его мысли были только о Рейн, а не о своей покровительнице.
Через несколько мгновений он оказался возле постели Рейн. Сиделка незаметно вышла в соседнюю комнату.
Невозможно было описать чувства Армана — он так страдал, что с трудом переносил эту боль, когда смотрел на девушку, которую обожал. Занавески были задернуты, и в комнате царил полумрак. Рейн лежала на большой квадратной подушке и казалась совсем маленькой, как ребенок, с короткими взлохмаченными волосами; ее бледное юное лицо было совсем без косметики. Два лихорадочных красных пятна выступили на высоких скулах. Он взял ее руку — она была горячая и сухая. Большие серые глаза открылись и взглянули на него немного изумленно, но она сумела слабо улыбнуться.
— Арман… здравствуй… я не ждала… тебя…
— Мне очень надо было с тобой повидаться, — хрипло ответил он.
— Присаживайся, пожалуйста.
Он робко присел на краешек кровати, цепляясь за слабую горячую руку как за спасительный якорь.
— Рейн, драгоценная моя девочка… что все это значит? Зачем ты отправилась на эту безумную прогулку, ночью, под дождем?
Две огромные слезы выкатились из серых глаз.
— Я была так… несчастна.
— Но мне показалось, что ты все решила и была довольна своим решением, ты с радостью ждала возвращения в Лондон…
— К Клиффу? — закончила она за него шепотом. — Да. Я тоже так думала. Я и сейчас считаю, что мне надо с ним увидеться и попробовать начать все сначала. Но вчера мне показалось, что мир рушится. В каком-то смысле тебе это должно быть даже лестно, настолько высоко ты стоял в моих глазах. А теперь мне уже все равно… вообще все равно, мне никто не нужен.
— Но этого не может быть, это совсем не похоже на тебя, — быстро перебил Арман. — Прошу тебя, скажи мне, что наговорила тебе мадам Триболь.
У Рейн перехватило дыхание.
— Так ты знаешь, что она приходила сюда?.. Тогда ты должен понимать… что она мне сказала.
— Нет, Рейн. Ивонна Триболь способна сказать что угодно, это могла быть любая ложь. А я вот сейчас расскажу тебе всю правду. Как бы дурно я ни поступал в прошлом, клянусь богом, я никогда не солгу тебе.
Кивком Рейн одобрила эти слова. Какой слабой и усталой чувствовала она себя в это утро! Опустошенной, лишенной всяких чувств… Она не хотела больше видеться с Арманом, но сейчас, когда он был рядом, чувствовала странное утешение и покой. Ее вера в него, которая частично была разрушена мадам Триболь, постепенно возвращалась. Ей хотелось плакать — или улыбаться; быть благоразумной — или сумасбродной. Она сама не знала, чего хочет, — поэтому тихо лежала и беззвучно плакала, а он держал ее за руку. Он рассказывал про мадам Триболь, а она слушала.
